Иммануила Канта устойчиво ассоциируют с коперниканским переворотом в области философии, прежде всего, применительно к разделу гносеологии. Для понимания аналогии вспомним первоисточник.
Николай Коперник в трактате «О вращении небесных сфер» взялся размышлять над устройством Птолемеевой системы мира. В результате штудий Коперник пришёл к выводу, что ключевой ошибкой Птолемея было принятие Земли за центр солнечной системы, то есть за планету, вокруг которой вращаются все прочие небесные тела. Так он решил выдвинуть новую аксиому, согласно которой Земля и другие планеты обращаются вокруг Солнца. Тем самым он совершил свой коперниканский переворот, введя гелиоцентрическую систему мира с центральным небесным телом – Солнцем.
Применительно к Канту сравнение касается пересмотра основной модели в теории познания, который сам Кант сравнил с достижением Коперника.
Какой стандарт мы имели до критической философии Канта? Есть субъект и объект; знания, получаемые субъектом, должны сообразоваться с предметами. То есть именно рассматриваемый объект делает представление возможным.
Взглянем на то, что предлают рационалистский и эмпирических подходы, связанные с именами Декарта, Спинозы, Лейбница и, соответственно, Локка, Беркли, Юма.
Рационалистская парадигма предлагает не доверять нашим чувствам, способным на обман, тем самым делегируя способность обретать настоящее знание высшим познавательным способностям. К таким способностям относится арсенал нашего разума, наделенного рациональностью и врожденными идеями. Именно интеллектуальная интуиция позволяет распознавать даже предмет, стоящий как бы позади нас, – наше «Я».
Эмпиристы же руководствуются чувственным опытом, происходящим из ощущений, как главной путеводной нитью в познании мира. Врожденные идеи отсутствуют, сложные идеи же являются производными от простых идей благодаря концептуализации. Юм занимает даже более радикальную позицию, отрицая наличие непосредственной интеллектуальной интуиции, указывающей на существование «Я». Что касается наук вроде математики, то их гносеологические мощности исчерпываются установление отношений между идеями, нося тавтологический характер.
В своей диссертации Иммануил Кант намечает траекторию для дальнейших размышлений, заподозрив неладное в традиционной модели познания. В ней Кант уделяет внимание открытиям Ньютона и разработанной им механике, присматриваясь к тому, что же собственно объясняет модель Ньютона. Её вотчина – чувственный мир. Но что это за словосочетание «чувственный мир»? Мы легко подставим сюда представления, которые лишат понимания напряжения в осмыслении сути пространства, где происходит контакт с объектами.
Пространство Ньютона является абсолютным. Объекты занимают его, а оно существует независимо от них, делая их размещение возможным. В конечном счете, прокручивая в голове идею независимости от наполняющих его вещей, мы придем к столкновению с нашей привычкой мыслить пространство то как землю под ногами, то как комнату, ограниченную стенами, то, добираясь крайности, как пустоту космоса. Но даже в космической пустоте чистой пустоты нет. А Ньютон предлагает мыслить пустоту, заполненную невещественным эфиром, делающим пространство, где можно пребывать.
Альтернатива, избавляющая нас от необходимости мыслить сложную абстракцию, принадлежит Лейбницу. Для него пространство – следствие существования объектов, то есть свойство, возникающее из положения вещей относительно друг друга. Здесь явственно проглядывается наследие картезианской онтологии, где одна из субстанций – субстанция протяженная, из которой исходит возможность материи быть в пространстве. Читателю такой подход может показаться более удобоваримым. Но что же будет с пространством при отсутствии всех вещей? И насколько необходимым и незыблемым свойством является пространство, выводимое из отношения между двумя вещами?
Удовлетвориться спонтанностью возникновения свойства не подойдет. Если оно принадлежит отношению двух материальных вещей, то это конкретное свойство двух конкретных вещей. Как предзаданный параметр вроде пространственной ориентированности в нашей одежде, что предполагает определенное надевание. Хотя что мешает отбросить смыслы вроде удобства и функциональности и надеть что-нибудь иначе, нарушив «задумку»? Ничего.
По итогу, мы имеем идею пространства. И умопостигаемый мир, относящийся к принципам божественного и нравственного порядка. Последнее – независимо от итогов чувственного опыта. Разумный мир свободен и от влияния нашего понимания. Откуда же соответствие между нашими интеллектуальными представлениями и независимым умозрительным миром? Скорее наша интеллектуальная деятельность исполняет функцию по обеспечению возможности трансформации чувственного опыта в представления. Иными словами, «разумный мир» порождает «разумность в мире», делая ее видимой для нас. А пространство – свойство, постулируемое субъектом.
Получается, можно допустить, что человеческий разум и есть активный творец опыта и знаний из опыта, а не пассивный участник познавательного процесса. Всё воспринятое обрабатывается и распознается, конвертируясь в понятия и представления. Знание, формируемое на выходе, репрезентирует итог работы нашего ума или продукт познающего субъекта.
Таким образом, в развернутом смысле коперниканский переворот Канта изменяет статус субъекта, подчеркивая его определяющий характер. Здесь скрывается и малозаметный шаг вперёд в области метафизики и онтологии.
Прежняя метафизика выводит свою систему на карте трансцендентализма. Такой подход вел в тупик, не давая возможности понять нечто доопытное или априорное в отношении предметов. Ведь, согласно ему, мы познаем то, что открыто предметом. И Кант проводит линию, символизирующую лазейку к априорному: с миром нас связывает как бы наша принадлежность миру, располагающая к его восприятию и сосредоточенная в наших познавательных способностях, делающих познаваемым то, что мы вкладываем и обозначаем в объект познания. Отсюда берётся перспектива для рассуждений о предметах до встречи с ними.
Для обозначения описанного потенциала исследования Кант разводит понятия трансцендентное и трансцендентальное. Первое сохраняет содержание: оно обозначает выходящее за пределы, в случае человека – за пределы опыта. Второе отмежевывается от трансцендентного, для которого на протяжении многих веков служило синонимом, подчеркивая сверхопытный характер божественного. С помощью «трансцендентального» Кант решает выделить доопытное. Как раз ту совокупность предрасположенностей, сосредоточенных в человеческой природе, которые гарантируют получение опыта. Наша способность познавать подкреплена имманентными свойствами сознания, из них складывается знание. Выразимся лаконичнее. Трансцендентальное у Канта именует условия для получения опыта.
Обратимся теперь к модели познания, собранной Кантом на этой тропе к нам самим.
Перед человеком располагается мир. Он полон не только смыслов, раскинутых сетью культуры, но и объектов. Эти объекты Кант предлагает определять как вещи-сами-по-себе или вещи-в-себе, артикулируя опосредованный доступ к ним. Опосредованность выражается в том, что мир существует независимо от нас, однако при контакте с ним человек пребывает в контексте, состоящем из кипящих в сознании процессов и внешних обстоятельств. Вещи-сами-по-себе являются для нас как-то и какими-то. По этой причине Кант выделяет 2 измерения: феноменальное, дистанцированное от ноуменального, где вещи есть так, как они есть для себя.
Сознание человека рассматривается Кантом с функциональной точки зрения. Такое сознание – не субстанция, сопротивляющаяся разложению на составляющие, а скорее механизм, имеющий компоненты.
Точка отсчета в нашем познании – опыт. Как мы выяснили, опыт не является полным содержанием и единственной опорой познания. Всякое познание должно начинаться с условий возможности того опыта, который мы имеем. С теоретической базы, ответственной за мышление.
Мышление для Канта дискурсивно, то есть последовательно, что выражается в последовательности процессов, протекающих в сознании и положенных между миром и человеческим знанием. Классическая формальная логика Аристотеля в свете поисков Канта не дает достаточно возможностей для описания функционирования сознания, так как она оперирует законченными понятиями, игнорируя их конструирование. С намерением объяснить возникновение всех переменных, задействованных в процедурах осмысления, Кант создает трансцендентальную логику.
В нашем сознании всегда присутствует «Я мыслю», наше трансцендентальное единство апперцепции. Объединенный поток перцепций, чья цельность вырастает из вездесущего Я, пронизывающего все наши частные состояния и сплачивающего их вокруг себя, скрепляется этим «Я мыслю». Познание приводит к суждению, далее ложащемуся в основание теории. Суть суждения и человеческой способности выносить суждения тождественна мышлению.
Раз мир является человеку, а человек при этом – часть мира, исконная связь между человеком и миром позволяет сделать логический шаг, проведенный позже Гегелем: человек – это мир, познающий себя. Фигурирующий в заглавии «Критики» «чистый разум» — это разум, к которому не примешивается ничто, взятое из опыта.
Наш опыт – материал органов чувств, следствие чувственности. Чувственность – способность созерцания вследствие внешних воздействий, она пассивна и всегда сопровождает человека в жизни. Это спонтанность нашего мышления. Именно материя обеспечивает нас ощущениями, нуждающимися во внешнем источнике по отношению к человеку. Ощущение воплощает в себе только эмпирическую интуицию, где нет концептуализации. Чтобы восприятие было реализовано как акт мыслящего субъекта, должны быть применены познавательные способности для оформления. Так, вначале опыт должен быть упорядочен во времени и пространстве. А то или иное событие мы обязательно должны включить в череду причин и следствий. Форма, задаваемая нашей способностью различать пространство (континуальное, трехмерное и внешнее созерцание) и время (непрерывное, одномерное и внутреннее созерцание). Таким образом, в чувственности содержатся эмпирические формы – ощущения и восприятия – и априорные формы – пространство и время.
Получается, реализация чувственности дает многообразие «входящих данных», которые разрознены, лишены надлежащего оформления и не являются всеобщими. Опыт упорядочен благодаря априорным свойствам созерцания и рассудку. Мало понимать, что «нечто оранжевое» или «нечто круглое», все должно выстроиться в цельное представление с каузальными связями и конкретным обозначением.
Время и пространство исполняют свою роль, дальше дело за рассудком, пускающим в ход априорные категории, осуществляющие рассудочный синтез внутреннего созерцания. Отсюда берутся суждения восприятия. Ещё один этап, предваряющий суждения опыта, где должна наличествовать причинность. Рассудок занимается познанием объектов через понятия, наделяет нас способностью рассуждать, синтезировать многообразие в представления, создавать образы, применять схемы и выводить понятия на основе опыта. Его участие прослеживается и в языке, оформляющем мышление, так как язык показывает результат рассудочного синтеза – связанность понятий.
Область приложения рассудка ограничена, хотя он неуклонно стремится к экспансии и «творчеству». Творческого предназначения, однако, он не имеет, так как он не порождает содержание собственных понятий, активно связывая и оперируя тем, что приходит извне. Значит, он не способен произвести синтетические знания из понятий из-за опоры в виде опыта, то есть дать искомое единство познания.
Мы видим множество точек разной яркости, разных цветов и оттенков, однако множество разрозненных точек собирается в объекты. Для этого наши представления синтезируются и соотносятся с категориями, множеству придается порядок. Категории или предикаменты – предельные понятия о предметах вообще, придающие созерцанию чего-либо необходимую для вынесения суждений конкретность.
Элементарные объектные понятия чистого рассудка, связанные с формами суждений (логика), несущие в себе предметный смысл и позволяющие воспринимать предметы. Количество, качество, отношения и модальности – классы категорий, самих категорий 12, лишь с ними возможно единство представлений в сознании и все они черпают необходимый образ из одного сингулярного представления, данного временем. Следовательно, они курируют объединение созерцаний и ощущений в предметы и в совокупности предметов. Ведь мыслим мы всего что-то и о чем-то.
Ответственность за взаимодействие чувственности и рассудка возлагается на воображение, позволяющее представлять предмет в уме, без присутствия в созерцании, а еще – создавать схемы. Именно благодаря схематизму преодолевается разрыв между чистыми рассудочными понятиями (категориями) и эмпирическими данными (явлениями). Схемы помогают рассудку синтезировать, играя роль метода в создании понятий и образов. Они доставляют понятию образ.
Замечу, что в изданиях «Критики чистого разума» прослеживается эволюция взглядов у Канта на важность воображения в опосредовании чувственности и рассудка. «Facultas imaginandi» – буквально возможность воображать, как имея в виду чистое воображение вне опыта непосредственного созерцания, так и в связи с эмпирическим созерцанием, ведущим к опыту. Представлять предмет в уме, без присутствия в созерцании. В конце концов, бывают же у нас сны и грезы, воздействующие на нас изнутри словно извне. Как раз в воображении удается обнаружить регион, где может засверкать искра гениальности. В момент, когда воображение оказывается не просто подражателем, обращающимся к кладези образов, а очагом оригинального творчества, где конструируются образы в согласии с понятиями в уме.
Итак, чувственность – пассивный источник входящих данных, рассудок – активная площадка для мышления. Чувственность ведет к рассудку, в этом переходе им содействует воображение. Рассудок имеет дело только с самим собой и собственной формой. Он спонтанно выделяет общее. Другой участник мышления, иерархически возвышающийся над прочими, – разум.
Разум содержит абсолютные принципы, которые ни откуда не заимствуются и являются колыбелью для понятий. Он воплощает собой высшую познавательную и практическую способность – способность к умозаключениям. Разум регулирует деятельность рассудка, направляя в поиске систематического единства, и применяя идеи, вырастающие из категорий рассудка. Опыт не является прямым предметом работы разума, его предмет – рассудок, чьи результаты труда разум объединяет. Соответственно, здесь располагается источник идей, понятий о целях познания, генератор умозаключений и теорий. Он консолидирует все прочие атрибуты мышления, вводя регулятивные трансцендентальные идеи: Бога, душу и мир.
Получается, что многообразие входящих данных, ощущений идет к протообразу в обличье априорной формы. ощущения. Как раз созерцание (как процесс, а не способность) помогает различить образ из многообразия ощущения, которые упорядочены формой.
Далее полученное обрабатывается рассудком при поддержке воображения, поставляющего схемы для синтеза, и становится образом, а после – в результате мышления, усматривающего единство, – понятием. Неоднократно упомянутые понятия – это общие представления. Их образует мышление, можно сказать, способность к образованию понятий, наделенных всеобщностью и опосредованностью. Но мышление нуждается как в рассудке, так и в разуме, придающем осмысленность познанию, стремящего выйти за пределы «конечного» опыта. Тут сознание сталкивается с антиномиями, потому лучше оставаться в границах, присущих полю деятельности рассудка.
Время задать вопросом: безупречна ли модель Канта? От знакомства с ней вполне может возникнуть ощущение ее соответствия в общих чертах тому, что каждый назвал бы процессом восприятия. Мы понимаем, что наши органы чувств физиологически объединены работой мозга, следовательно, и сознания с умом, где сплавляются с массой дополнительных образов и сведений. Проблема в опускаемых деталях, разбивающих процесс на шаги.
Во-первых, природа вещей-самих-по-себе. Они недоступны нашему познанию такими, какие они есть для себя. И в то же время Кант утверждает, что именно они – причины наших ощущений.
Во-вторых, пространство и время, отнесенные к нашим субъективным чувствам. Кант известен и своими исследованиями в области астрономии, где вполне отдает отчет о процессах в Солнечной системе, протекающих в реальных пространстве и времени. Однако их объективность в масштабах человеческого познания он отрицает.
В-третьих, человек, по Канту, даже при наличии вещей-самих-по-себе понимает, что есть другие люди, обладающие чувствами, мыслями. Это буквально свидетельствует о возможности объектов существовать в границах теоретического разума, имея выражение в языке – общеупотребимые слова. Эти слова пусты в отношении чувственно воспринимаемого мира и имею смысл для описания сверхчувственного мира.
Среди других мишеней для критики Канта – его этическая теория, занятая осмыслением одной из реальностей. Есть реальность природы, где все существует целесообразно и с необходимостью, а есть реальность нравственная, где возможна свобода. В ней тоже большое значение придается нашим интеллектуальным способностям, ведь свободу проявляет человек. Но этот человек должен быть рациональным агентом, что исключает людей с отклонениями. Категорический императив, которым Кант предлагает руководствоваться, тоже результат интеллектуальной деятельности человека. По замыслу, он должен привносить порядок в мир, поддерживая единство между людьми в поле нравственности и свободы. Это этика деонтологии или долга. Однако несложно придумать сценарий, где разные формы долга вступят в конфликт, побуждая, например, говорить правду, причиняя другим вред. Так столкнутся представления о необходимости говорить правду и о необходимости не причинять другим вред. Кроме того, привязанность категорического императива к словоупотреблению позволяет выстраивать удивительные модели, полные оговорок и своеобразного использования понятий.
