Меня попросили объяснить картинку с собакевичем, похожим на маньяка, где написано про “Истину и метод” Гадамера, а сами истина и метод через логику шаблонного изображения преподносятся в качестве несовместимых вещей. Вот этот пост со сбором 20 смешных лайков – https://vk.com/wall-98154015_119435. Остается разобраться, почему так считал Гадамер. К счастью, три часа игры в ГТА РП и тюремное заточение дали мне время подумать.
Сомневаюсь, что есть необходимость в обширной преамбуле о преемственности воззрений Гадамера Хайдеггеру, об этом наверняка рассказал Деррунда на подкасте у Инсоларанс. Потому зафиксирую только ключевые положения, помогающие понять переход от обычной герменевтики, листания ваших философских страничек и балабольных споров к герменевтике онтологической или философской, способу присутствия в бытии.
Если Гадамер – наследник Хайдеггера, то Хайдеггер заявил о себе как о последователе Гуссерля и Ницше. Две персоналии дали необычный сплав философской оптики. Я бы могла попробовать перечислить все заимствованные и переосмысленные аспекты их философии, но сделаю акцент на необходимых для нас чертах. Через Гуссерля Хайдеггер погрузился в поле феноменологических исследований, приблизился к проблеме времени и связи человека с жизненным пространством, а от Ницше он подхватил размышления о нигилизме, крушении фундаментализма европейской философии, прежде всего ее упования на метафизику как источник абсолютных категорий, еще – интерес к жизни или бытию, среде, где пребывает человек и чьи смыслы он может обозначать.
Еще один философ, о котором часто забывают сказать и чье влияние на Хайдеггера и Гадамера неоспоримо, – это Дильтей.
Скажу, на что из наработок Дильтея стоит обратить внимание. Для вас должно быть очевидно, что к тому моменту герменевтика обосновывается в стенах филологических факультетов и соединяется с немецким литературоведением, а также переводческой деятельностью. На фоне нарастают материалистические тенденции, зарождается и крепнет позитивизм. В такой среде до тетрадок дотягивается не только Ницше, но и Дильтей, предлагая пораскинуть мозгами о проблемах герменевтической логики и о статусе бессознательного в гносеологии гуманитарных дисциплин. В процессе своих рассуждений Дильтей приходит к темам проявлений жизни и форм понимания.
Тут Дильтей берется за преодоление сциентистского уклона в теории познания и засилья просвещенческой рациональности, оперируя понятием “жизнь” и “дух”. Именно у него гуманитарные дисциплины подчеркнуто ассоциируются с опытом человеческих переживаний и определяются как науки о духе. Важная роль отводится и истории, где осуществляется людская жизнь, то есть где жизнь духа объективируется. Люди переживают, выражают и оставляют то, что доступно пониманию. Таким образом, герменевтика ведет нас к истолкованию жизни, которая в событиях едва ли схватывается, вынуждая нас обращаться к зафиксированным проявлениям жизни.
В дальнейшем идеи Дильтея активно распространяет Георг Миш. Я бы могла написать об этом подробнее, но замечу только то, что Миш делает упор на переживании как способе проникнуть в тайны жизни и настаивает на расширении области применения герменевтике от языка до всех способов выражения, включая мимику и жесты. В конце 20ых годов XX в. издается книжка Теодора Лессинга “История как наделение смыслом бессмысленного”, попадающая в поле зрения многих философов, включая Мартина Хайдеггера, и добавляющая к идее историзации жизни мотив мифотворчества, применяемого всеми народами для самоидентификации и оправдания своих поступков. Оправдание здесь буквально относится к теме вины, книга носила антивоенный характер.
Отсюда мы можем перейти к Хайдеггеру. Герменевтика Хайдеггера тоже связана с жизнью. Он называет ее “феноменологией Dasein”, где умудренное понятие Dasein указывает на доступ к смыслу бытия и к собственной смысловой структуре. Этот Dasein – альтернатива декартовскому или трансцендентальному субъекту, избранная Хайдеггером для объявления иного подхода к познанию бытия. Dasein связано с историей и обществом, соответственно, подразумевая наличие действия и понимания, откуда следует означивание мира. Само понимание у Хайдеггера выступает одним из экзистенциалов Dasein, способов явленности и раскрытия сущего, важным функциональным компонентом в осуществлении способности Dasein быть и вести к бытию.
Это, конечно, сложнее итальянской философии Бетти, но мы уже приближаемся к кульминации в череде немецких инноваций. Следом за переосмыслением положения и содержания субъекта Хайдеггер вносит изменения в концепцию герменевтического круга. Классический круг транслирует идею выведения одного из другого, вырастания целого из частностей и внесения корректив с каждым новым открытым элементом. Герменевтический круг Хайдеггера устраняет логические притязания на такое смыслопорождение, в качестве составных звеньев предлагая не частное-целое, а пред-понимание и понимание. В таких категориях, замещающих старые категории Аристотеля, мы подбираемся и к теме предельности нашего бытия, на основании чего содеянное приобретает смысл в условиях нашей конечности. Бытие-к-смерти, страх, тревога и прочие неприятные черты персонажа из Даркест Данжн выводят портрет человека в противовес старому европейцу, охарактеризованному Шпенглером как фаустианский тип из-за тяги к бесконечности и абсолютному познанию. Чувствуете, куда метят Хайдеггер и его ученик?
Доставшаяся Гадамеру в наследство онтологическая герменевтика, его руками, имплицитно ведомыми формулой “язык – дом бытия”, становится герменевтикой языка, а не столько герменевтикой жизни, как можно выразиться применительно к его предшественникам. Он поддерживает интонацию Дильтея и Хайдеггера в отношении субъекта, отказываясь от просвещенческой веры в познавательные возможности субъекта, и расширяет его благодаря обращению к традиции. Традиция отвечает за пред-понимание и воскрешает жертву долгой войны с авторитетами, начиная с античности и заканчивая проектом Просвещения, где научная рациональность стремилась прослыть полностью независимой, – предрассудки.
Предрассудки – результат того, что сообщено нам традицией, плод творения действенной истории, то, что осело в языке и сформировало ареал обитания донаучного понимания мира, принадлежащего сообществу. Участие предрассудков в познании переводит нас от обладателя кантовских априорных способностей к субъекту, интегрированному в историю и культуру. Собственно, традиция через свое историческое содержание задает горизонт, участвующий в сплаве двух горизонтов, о которых можно услышать при разговоре о Гадамере.
Поясню. Герменевтика Гадамера не сводится к интерпретации и языку, она притязает на способ познания из-за своей жизненно-практической природы. Наше существование соединяется с языком, но язык – знаковая система в контексте семантики, напоминающей о нашей естественной тяге все обозначать и систематизировать. Казалось бы, акт истолкования должен привести к границам языка, ведь, сохраняя положение в зоне языка, мы приобретаем ясность. Сам Гадамер даже отождествляет бытие, допускающее понимание, с языком. В этот напряженный момент нам открывается важный штрих: язык – только предпосылка понимания, что обеспечено его онтологическими аспектами. Он оформляет площадку, консенсусно появляющуюся за счет предшествующих поколений и настоящих, как плод их выраженного в языке опыта. На ней мир представляет собой пространство знаков и актуальную для субъекта действительность.
Выходит, комплекс предпосылок для понимания располагает предрассудками исторического понимания, поддерживающими нашу связь с прошлым и помогающими при необходимости актуализировать его истину, и языком, как предпосылкой.
Из предпосылок и нашего опыта переживания формируется прославленное слияние горизонтов, преодоление хиатуса, если по-анимешному. Человек имеет три источника границ – горизонт прошлого и горизонт настоящего, а также язык, устанавливающий пределы и служащий дверью к пониманию мира. Что же с истиной и методом?
Как я уже сказала, Гадамер отклоняет сугубо рациональный научный подход, что указывает и на отказ от типичной по меркам науки методологии. Истина Гадамера происходит из истории, она есть опыт субъекта, куда интегрирован сам субъект, а с ним и традиция. Соответственно, итог познания – не действительность, забравшаяся просто через сознание, или абсолютные основания нашего мышления, а действительность в своей культурной, социальной и языковой связи с актуальным для субъекта прошлым, чье воздействие переживается человеком.
Это подчеркивает вторую черту истины – ее связь даже с эстетическим опытом, вовлеченностью, то есть дистанцирование от обычной пассивно и отстраненно постигаемой истины. Понимание в своей завершенности не станет тождественным понимаемому объекту из-за участия контекста. Применительно к тексту этот принцип воплощается в формуле “предвосхищения полноты текста”, веры в полноту высказывания автора, ведущую к диалогу. Совокупность этих моментов выводит истину на уровень онтологического измерения как действенно-историческое явление, где истина иллюстрирует раскрытие бытия. В результате чего научный метод из арсенала устоявшейся эпистемологии и истина несовместимы, ведь позитивистский объективизм остается за бортом гадамеровской философии.
