Судьба дискуссий о гуманитарном и естественнонаучном знании
Дискуссии о связи и степени родства между гуманитарными и естественными науками или между философией и наукой по логике вещей должны постулировать наличие или отсутствие этой связи, после проясняя проведенное отношение. На деле мы получаем даже не прения, а скорее диспуты, имитирующие оправдательный процесс. Он включает бесконечное столкновение мнений без итога с новой расстановки сил. Хотя разумное ожидание от плодотворного диалога – именно проверка позиций на прочность и их последующая калибровка.
Содержание пагубной бесконечности возникает по нескольким сценариям. Во-первых, подъем по уровням абстракции, что уводят все дальше в специфику определенной сферы знания. Во-вторых, обмен референсами к практике, к нашей повседневности, что перебивают друг друга словно карты. В-третьих, долгий путь по страницам истории с неопределенным местом назначения в зависимости от собственных нужд. Вместо разрешающегося противостояния появляется аллегорическая осада, игра на истощение с незаметно распределяемыми ролями. Стороннику науки достается вершина, полная фортификаций из наглядности жизни, подвязанной на технологиях, а с ней – законодательная сила. То есть не только статус участника спора, но и арбитра. А второй точке зрений приходится заниматься восхождением и отвоеванием земли под ногами.
Из трёх приведенных сценариев два первых явно ставят оппонента в уязвимое и замкнутое положение. Причина проста – специфика регионов знания, чьи пути давно разошлись, пусть и были когда-то едиными, и сформировали свою уникальную смысловую реальность. Здесь имплицитно проявляется установка о рассуждении с позиции нынешнего времени, более того, с ориентацией на критерий полезности и осязаемого вклада в жизнь общества.
Последний же сценарий способен привести к более четким точкам соприкосновения этих разных магистралей мысли, однако он уводит от современности. А в облике современности, построенном на технологиях, на идее прогресса и очевидной связи между бытом и естественнонаучными достижениями, кроется почти неуязвимая позиция естественных наук, которую интуитивно хочется сохранить. Более того, данный плацдарм для доводов легко репрезентировать в качестве резюме для истории или итоговой сводки, отбрасывающей необходимость археологических вылазок. Таким образом, вступление в данную дискуссию обыкновенно сулит гуманитарному знанию и философии ведение игры с очень понятным и доступным превосходством позиции естественных наук, перед чьим судом они предстают, побуждая защитника подбирать доводы для вхождения в пространство современного мира.
Примечательно, что вообще необходимо отстаивать важность философии при наглядной исторической связи и следующей оттуда спецификации. Оппонент «философии» – это не всегда сторонник «науки», это может быть носитель идеологии о глубинном противопоставлении разных символических пространств: чисел и слов, ощупываемого и представляемого, физического и умозрительного, исполняемого по алгоритмам и моделируемого в воображении, теорий и «гипотез». Появляются удобные ярлыки для обеих сторон, при этом прикрытие из науки и научности внезапно преображает человека в судью, отсеивающего не аргументы, а события. Начинается провокация на подбор и перечисление понятных по научной логике влияний, но все же списываемых со счетов этими судьями, на чьей стороне современность.
В этом материале я постараюсь развеять туман войны, охвативший карту этого противостояния, преобразив названные сценарии и предоставив арсенал для их завершения.
Начало всего или сложности человеческой природы
Удобная точка отсчета – место, где обеим перспективам не приходится поспевать друг за другом или теснить друг друга, где они соприкасаются и сходятся, еще не имея наглядного по современным меркам водораздела. Если в образе современности крепко укоренены естественные науки, то следует пойти вспять, к истокам современности и наук, чья связь с предшествующими периодами может быть устроена иначе. Например, быть менее определенной в сравнении с нашим нынешним представлением.
Люди сильно преобразили окружающую Природу, долгое время наделяв ее субъектностью, а после начав рассматривать в качестве ареала своего обитания, где воздвигается искусственный мир людей. Древность осталась позади, мы можем говорить о ней с интонацией пройденного этапа. В пределах указанной древности человечество тоже прогрессировало, изобретало и разрабатывало технологии. Пожалуй все, включая сторонников альтернативной истории, понимают это и готовы говорить о прото-науке, как минимум, в контексте ее отличия от современного видения «научности» и особого вклада в тогдашние цивилизации. Под особым вкладом подразумевается влияние в русле инженерных и технологических достижений. В том же временном диапазоне – глубокой древности, античности (европоцентризм тут оправдан) – возникают философия и гуманитарное знание, чье поле деятельности – идеи и человеческое.
Мировоззрение естественным образом выводит своего носителя на поприще философии. Интеллектуальное усилие увидеть смысл сверх материальных вещей ведет в одном направлении, пусть и под разным углом. Курс по истории идей, сознания или истории философии за редким исключением выскажет соображение о существовании рубежа, когда произошел переход от мифологического сознания к философскому. Сдвиг подразумевает неудовлетворенность объяснительными и мировоззренческими моделями, почерпнутыми в мифологии, предпочтительность самостоятельных открытий и вопрошания. Шаг произошел и от философствования с его языковой неопределенностью к философии, чья лексика, категорийный аппарат и логика рассуждений приобретают большую конкретику, открывая простор для новых вопросов и размышлений. Преобразилось мышление.
Древних греков причисляют к пионерам данной интеллектуальной революции и к родоначальникам западно-европейской философии. Их положение в статусе первопроходцев прочно ввиду разработки лексического аппарата, позволившего рассуждениям выйти за пределы вещественной действительности. Азарт мыслить дал философский язык для описания абстракций, актуальный по сей день.
Эталонный пример мы увидим в судьбе понятия «материя». Русское слово – транслитерация с латинского, которое, в свою очередь, является калькой с древнегреческого. Древнегреческое же слово – результат артефактной техноморфной метафоры, обеспечившей восприятие «древесины» или «строевого леса» в паре с понятием «форма» и, соответственно, в значении «вещества/материи». Хорошо понятная нам «форма» – результат перевода «эйдоса» и «морфэ», чьи отголоски встречаются в словах идея, вид, образ и морфология. Почти пособием по демонстрации обилия понятий с истоком в античной мысли может служить «Метафизика» Аристотеля, посвященная ответам на вопросы «Что это есть?», «Из чего?», «Ради чего?» и «Откуда всё началось?». Фюзис – натура, динамис – потенция, усия – субстанция, эн – унум, пойон – квале, эксис – габитус и так далее. Даже распространенное сегодня истолкование истины как соответствия мысли объективной действительности ведет к античному наследию. Та же история относится и ко множеству прочих концептов, легко различимых на слух в их исконном звучании: докса, архэ, арете, космос, эпистема, логос, мимезис, пафос, технэ, телос.
Удивительно, что древние эллины пожелали отвести горизонт мыслимого, расширив границы языка. Чаще мысль спешит за языком, вынуждая приобщаться к культуре и поразительным свойствам синтаксиса и семантики. Сейчас, в обыденной речи, нам привычны слова вроде сущности, ума, материи, категории, идеи, логики. Они помогают структурировать мысль, приводить в порядок рассуждения и в целом воспринимать окружающий мир и информацию, они удобны, их содержание интуитивно усваивается в процессе пребывания в обществе. Вместе с тем, перечисленные слова, как и все другие, не входят и не входили в стартовый набор бытия человека.
Пифагор, Парменид, Платон, Аристотель взялись за постановку фундаментальных вопросов о природе мира, реальности, с ними – о человеческом и культуре, о знании, политике, этике. Философские размышления протекали параллельно с зарождением филологии, позволившей приняться за ревизию старины, настоящего и начать проведение культурной рефлексии. Кроме того, философия привела к идеям о симметрии, гармонии, разрабатываемые в ее рамках абстрактные понятия позволили в принципе говорить об умозрительном.
Проект современной науки с «теорией всего», множащей описываемые реальности, связан не только с эпохой Просвещения, его прототип – смелость затеи Аристотеля, пытавшегося охватить своей системой весь космос, объяснив земную реальность. В этом стремлении нет ничего дурного, хотя, безусловно, это способно стать идеологией — сциентизмом — , оказываясь интерпретируемым и получая форму кредо.
Интеллектуальная деятельность, квалифицируемая в качестве философской, представляла собой движение от осязаемого мира к неосязаемому, к свойствам вещей и отношениям между ними. Яркий пример – натуральная математика. Под натуральной математикой принято понимать те ее разделы, что возникли вследствие наблюдений за объектами в окружающем мире и их счету. Сюда входят базовые арифметические операции, также геометрия и принципы измерения. Натуральные числа – 1, 2, 3 и т.д. – демонстрируют логику подсчета предметов на практике в повседневной жизни. Тот же характер у натуральной геометрии, помогающей обнаруживать и изучать прямые линии, углы, фигуры в их привязке к конкретным объектам и явлениям.
Как мы видим, человек живет не только материей и вещами, но обладает духовным: наши чувства, наш психический опыт, ценности, привлекающие нас смыслы, – все принадлежит домену духовного. Наше жизненное пространство, наша повседневность — это не только предметы, подвластные законам физики, еще это смыслы, знаки, эмоции и впечатления. Сверх отношений между предметами и сверх их характеристик есть их значимость для людей, включая факт избытка вещей, сотворенных искусственно.
Две культуры
Наша современность со своим затмевающим любые другие эпохи корневищем в XX в. – время перенасыщенности и избыточности. В нем господствуют информационные потоки, регулярное культурное потребление, с которыми человеку приходится совладать. Культура перешла в стадию, названную постмодернизмом, к состоянию, близкому столпотворению разнородных идей, порой даже рассогласованных, отрицающих друг друга, но доступных в памяти человечества. Таков удел истории: хранить начинания, какими бы незавершенными и неполноценными они ни были. К настоящему моменту мы можем говорить о весьма самобытных социальных полях внутри культуры. В их числе не только ареал искусства, но и наука.
К концу XIX в. изобилие и расцвет академической жизни побудил мыслителей поставить вопрос о природе разных наук. Вильгельм Дильтей написал сочинение «Введение в науки о духе», где изложил свою концепцию различия между науками о духе и науками естественными. Иной взгляд предложил Вильгельм Виндельбанд, разделив науки на номотетические – имеющие дело с законами – и на идиографические – занятые изучением единичных явлений в их неповторимости. Данные сочинения представляют собой лишь толику из множества прочих, посвященных усилию выстроить карту колоссального человеческого знания. Это начинание, сопряженное также с проблемой методологии наук и с осмыслением интенсивных открытий, захватывало ученых и интеллектуалов на протяжении почти целого века.
Чарльз Сноу, выступавший в 1959 с докладом «Две культуры и научная революция» в Кембридже, прозорливо зафиксировал наблюдаемый им набор расстояния между научной и художественной культурами. Научно-техническая среда, превращающая человека в носителя антигуманных ценностей, и традиционная или художественная культура, обретающая свойство антинаучности в этой активно выстраиваемой техническим прогрессом антитезе. Его выступление стремилось осветить отчужденность двух культур, наблюдая изменения даже в употреблении словосочетаний. Причины разобщенности, по мнению Чарльза Сноу, лежали в чрезмерной специализации образования.
Мы же заострим внимание на различии в отношении к истории, которую решили взять в качестве путеводной нити в истоке нашего материала. Традиционная культура – культура вечности, способная замирать и останавливаться, оглядываясь. Она повествует о прошедшем, время там циркулирует только в глазах созерцающего. Культура прогресса – о динамике, превосходстве над самой собой. Она устремлена в будущее и игнорирует далекое прошлое, воспевая устраивающее ее прошлое, что полезно, а потому присутствует в настоящем.
Размышления Сноу встретили отклик в советском союзе, так как перекликались с поисками в вопросе о воспитании личности. Советский союз – завершенный в своей полноте этап истории, и все же данное государство – еще и политический режим, продолжительное время реализовывавший свои представления о себе, писавший историю, где он был закономерным явлением, пытавшийся осесть в умах граждан и создавший декорации для жизни нескольких поколений людей. Технологии обеспечивали и продолжают обеспечивать существование масс, они служили ощутимым верификатором мощи на единственной арене: арене боевых и численных ресурсов. Не зря слово «интеллигенция» в советские времена обрело пренебрежительный окрас, о чем доходчиво написал Сергей Аверинцев.
Попытка приблизить «чуждое понятие» к народу (речь об интеллигенции), то есть пролетариям, нарушило господствовавший семантический баланс. Вместе с такой редукцией выработалась актуальная до сих пор привычка воспринимать эрудицию как индикатор ума, художественную начитанность как образованность, владение цифрами и формулами как крайнюю просвещенность, дающую ключ к доходам. Путаница из расплывчатых стратегий восприятия, вынуждающая почитать обучение инженеров и иметь нетронутую домашнюю библиотеку из безотносительного ко вкусу хлама. Сложилось нечто вроде семантико-математического действия, когда двойственность культуры – о духе и естественно-научной – наложилась на разницу между социальными классами, их представлениями друг о друге и собственными амбициями быть другим или лучше.
Представления о науке, структура научного знания, концепции истинности, представления о рациональности и содержание рационализма – всё находилось и находится в развитии, ввиду этого обладая историческим разнообразием. Хотя список идеалов науки издавна почти неизменен: хорошая теория, неопровержимая истина, безусловная объективность, четкая формализация. Понятия и слова путаются, приобретая причудливые семантические обязательства в жаргоне, не подкрепляемые действительностью и традицией. Что-то появляется просто по признаку славного звучания, этакие современные ономатопеи, ответственные даже за словообразование (например: хип-хоп сленг). Особенно это заметно в обыденном языке, связанном с примитивными видами развлечения и освещающем наш быт.
Близость многих понятий никогда не исключает границ. Наши представления, эрудиция и кругозор возникают не из воздуха; мы постепенно обрастаем идеями, впитывая те, что добираются до нас из обширного наследия человеческой культуры, а различия чаще всего познаются интуитивно. Потому столь непросто научиться «давать определения», исполняя роль толкового словаря и превосходя примитивное определение через несоответствие в бинарной оппозиции.
Альфред Уайтхед в эпилоге к «Modes of thought» указывает на навязчивое желание философии объяснить любое высказывание, каждое понятие, в этом занятии все время нащупывая отличия от прочих философских течений. Похожие задачи решает ученый, однако он начинает с примитивных понятий, наблюдая за последствиями и их воплощением во вселенной, в то время как философ выясняет значения идей в терминах беспорядка характеристик, наводняющих мир. Этим замечанием Уайтхед воздвиг плацдарм для разграничения философской и научной деятельности, указывая на разницу в направлениях движения мысли.
Знание и мнение
Фундамент человеческой цивилизации заложен знанием. Его производством занимается наука, хотя и не обладает монополией на него. Более того, в ее компетенцию прямо не входит установление природы знания. Следуя изначальным правилам своего существования, она привносит новые черты, формализуя и в большей степени реализуя производимую информацию. Однако даже так часто позиции знания легко оказываются шаткими, перетекая во мнение или пара/квази научные гипотезы. Последнее особенно наглядно иллюстрируется историей науки, для которой, к примеру, гомеопатия является одной из тупиковых эволюционных ветвей, продолжающих свое существование в стагнации, достаточной для имитации актуальности и понятности.
Мы же посмотрим в целом на знание и мнение, выведя на поверхность Доподлинно известное и то, что мы, возможно, только предполагаем. Следует понимать, что знание – подвид истинных мнений, потому как мнение способно быть истинным. Это нам сообщил еще Платон. Разница между знанием и мнением состоит в степени уверенности, обеспеченной обоснованностью. Как бы мы определили знание?
Скорее всего, сделали бы акцент на наличии достоверных доказательств, наблюдений, логических рассуждений или на авторитете экспертов, отстаивающих его. Лаконично знание можно определить как веру в утверждение или факт. Мнение, в свою очередь, имеет коннотацию субъективного суждения или убеждения, основанного на личных предпочтениях, эмоциях, интуициях. Его фундамент менее предметен и отсылает нас больше к самому носителю мнения.
Однако на сегодняшний день знание окружено парадоксами на почве деталей, свидетельствующих о достоверности мнения, но все же не переводящих его в статус знания. Граница между знанием и мнением не всегда обладает достаточной четкостью из-за смешения фактов и вкраплений личных убеждений. Носители знания – люди, люди же его воспроизводят и применяют, потому так велико бывает влияние отдельной личности на трактовку и контекст, актуализирующий и вовлекающий знание в дискурсы. Науке едва свойственно занятие рефлексией, ее ядро и основная цель – производство достоверного знания. Что касается философии, то ее исходная обособленность от науки позволяет ей обозревать поле общечеловеческой интеллектуальной деятельности с иного ракурса, ставя вопросы, адресованные познанию в целом. И как раз осуществляя рефлексию, прорисовывая разницу между знанием и мнением, между субъективным и объективным.
Так Родерик Чизолм показал, как причудливо работает восприятие из-за чего утверждение, например, о наличии овцы в поле, может соответствовать действительности вопреки тому, что порождено ложным принятием собаки за овцу. Он писал об эпистимической уверенности, показывающей степень обоснованности утверждений. Согласно ему, знание предполагает истинность утверждения, основанного на доказательствах и соответствующего действительности. Мнение – как истинность, так и ложность, кроме того, оно свободно от необходимости обладать подтверждающими его аргументами и может располагать доказательной базой частично. Отсюда вытекает последний критерий различия – убедительность. Благодаря доказательной базе знание более убедительно, оно демонстрирует объективность и непредвзятость, а также может быть в одинаковой степени транслировано и применено другими людьми.
Родерик Чизолм не был единственным мыслителем современности, высказывающимся о проблеме соотношения знания, истины и мнения. На арене этих дискуссий оставили след прагматисты вроде Чарльза Пирса и Уильяма Джеймса, отстаивающие значимость знания в контексте его пользы и практической ценности. Людвиг Витгенштейн и Мишель Фуко отмечали социально конструируемую природу знания, его зависимость от социальных условий, культурных норм, исторического контекста. Есть и релятивисты, объявляющие истину и познание полностью привязанными к контексту и точке зрения, тем самым сближая знание и мнение. В совокупности данные позиции подчеркивают, что единственный искатель знания – люди, представления о мире эволюционируют вместе с цивилизациями и культурой, что влечет за собой и эволюцию частных случаев знания и мнений, их переход друг в друга.
Нам ценно понять, что знание и мнение различаются. Даже интуитивно, являясь носителями языка, мы различаем данные понятия из-за характера применения. Чем точнее и строже среда, где мы высказываемся, тем скрупулезнее нам приходится подбирать слова, стройнее организуя выражаемые нами мысли. Рано или поздно оперируя нашим багажом эрудиции и осведомленности, мы придем к вопросу о природе истины, позволяющей в принципе что-то нарекать истинным и ложным, особенно без самостоятельно осуществляемых открытий. Все-таки едва ли мы сможем повторить путь всего человечества, проверив все на воспроизводимость. Во что-то приходится верить.
Концепции истины
Наука представляется как совокупность высказываний, претендующих на истинность и объективность.
При этом нашей цивилизации знакомо несколько концепций истинности, отражающих разные подходы к определению истины. Все они так или иначе вращаются в поле научного познания и напоминают о подходах к обозначению знания, изложенных в позапрошлом абзаце. Это прагматистская, конвенциональная, когерентная и корреспондентная концепции истины. Прагматистская и конвенциональная больше зависят от социального аспекта истины, когерентная и корреспондентная – от гносеологического.
Классическая концепция истины – это корреспондентная концепция истины, чье основание – принцип соответствия нашего знания действительности. Истина такого рода выводится из соответствия между высказыванием и фактами действительности. Необходимое условие – отражение реального положения дел в мире.
Когерентная концепция истины пытается решить проблемы установления соответствия между фрагментами знания (абстрактного) и реальности (данного нам в действительности).Она имеет дело со множеством пропозиций в научной теории, иными словами, истина определяется внутри самой системы знания. Соотнесение и сравнение осуществляется в границах системы и не пытается выбраться к «реальности». Соответственно, мы просто соотносим совокупность новых пропозиций с другими пропозициями, уже утвержденными в качестве компонентов определенной области знания, стремясь достичь внутренней согласованности знания, а не соответствия внешней действительности.
Прагматистская концепция ориентируется на полезность теории в решении задач. Истина должна демонстрировать эффективность и определяется на основе результатов от применения отдельно взятого знания. Основной акцент здесь делается на функциональной ценности и практическом применении знания.
Конвенциональная, как очевидно из именования, апеллирует к соглашению или договоренности внутри научного сообщества или общества. Итог конвенции требует учитывать множество дополнительных факторов, потому как решение вовлекает нормы и стандарты признания истины в рамках отдельно взятого сообщества, что допускает изменения даже в разных культурных контекстах.
Перечисленные концепции входят в арсенал научного сообщества, однако представляют собой философские позиции. В живом и активном научном сообществе обычно используются комбинации и вариации этих концепций. Наука в буквальном смысле не позволяет познать природу истины, она рациональна, а потому изначально нуждается в наборе аксиом и положений, предзадающих поле ее деятельности. Тем не менее, человечество уже не раз совершало шаг за пределы мыслимого, делая доступным нечто выходящее за пределы известного и понятного.
Абстрактное и конкретное, следы физического и умозрительного
Цель науки – как можно точнее установить факты. Поэтому крайне важно определить, является ли наблюдаемое явление реальным или оно является результатом чистой случайности. Если вы заявляете, что обнаружили что-то, хотя на самом деле это просто случайное открытие, это называется ложным открытием или ложным срабатыванием.
Удивительно, но ложные срабатывания распространены в некоторых областях медицинской науки, основанной на эмпирических данных. Доля проблемы состоит в рецепции опыта: университеты по всему миру заставляют сотрудников писать, независимо от того, есть ли у них что сказать. Люди порой вынуждены выпускать статьи, что выливается в пренебрежение изучением статистики или воспроизводством экспериментов. Последнее – переводит и в область естественных наук в целом, так как иногда воспроизводимость рискует остаться пунктом на страницах исследования. Сложно провести полноценную инвентаризацию накопленных человечеством знаний.
Все парадоксы и определения происходят из понимания человеческих когнитивных способностей. Познавательные, интеллектуальные способности расширяются, открывая новые рубежи и варианты применения в постижении мира. И все же иногда мы сталкиваемся не с невозможностью реализации замысла, а с трудностью помыслить, вообразить то, что побудит перейти к поиску решения. С проблемой постановки вопроса.
До XIX в. физика была антропоцентричной, выводясь из областей чувств (механика, акустика, оптика, учение о теплоте). Нашим опытом «повседневности и актуальной действительности». Наши пять органов чувств обеспечивают нас данными, ложащимися в фундамент человеческого знания. Недостаток легко заметить: мышление с его психологизмами и предвзятостью, опосредование и момент интерпретации, что побуждало поколения философов рассуждать о «чистом знании». Ведь при восприятии неизменно наблюдаются примеси психологизмов, воздействующих на конечное осмысление догадок, ожиданий, замаскированных под данные, – всего диапазона внушающих недоверие названий настоящих источников «опыта».
Современная физика и наука имеют дело с миром других масштабов, не наблюдаемых в знакомых фрагментах мира. Масштабирование вынуждает сменить вместе с перспективой и язык, задействуемый для описания и классификации информации, потому как сталкивается с ограничениями, порой показывая недостаточность для полного формулирования понимания новых физических теорий.
Другое свидетельство выхода за пределы обозримого глазом относится к возможностям теории сообщать куда больше о наблюдении, чем результаты наблюдения дают для самой теории (например: понятие траектории в волновой и квантовой механике).
С развитием науки и появлением новых технологий наше познание мира вышло далеко за пределы общедоступных наблюдений и опыта, прежде всего, через усложнение оптики как при помощи инструментов, так и теоретическим построениям. Иной раз объем получаемых сведений посредством теоретических моделей превосходит продуктивные мощности наблюдений самих по себе. Отсюда происходит нужда расширять понятийный аппарат, с ним – набор методов для описания и объяснения мира.
Физика Аристотеля брала за точку отсчета интуитивные физические представления в пределах знакомого мира. Она ложна при переходе в масштаб вселенной и космоса. Эволюция знания всегда связана с движением от знакомого и наблюдаемого вокруг к большей степени абстракции, то есть сверх доступного физическому зрения из одной и той же позиции.
Зачинщиками следующего этапа в истории физики, инициировавшими резкие эволюционные сдвиги в знании относительно аристотелианской модели, являются Галилей и Ньютон. С их именами связана разработка классической механики. Как пишет Вернер Гейзенберг в книге «Физика и философия: часть и целое», указанный рывок требовал осмысления категорий причинности, детерминизма, определенности, что подразумевает философскую рецепцию. В свою очередь, выделение в особый раздел квантовой физики повлекло не только пересмотр прежних фундаментальных правил, но философских категорий, обеспечивающих понимание природы и реальности.
Нынешние исследования прочно связаны с уже существующим теоретическим знанием. К примеру, математика перестала быть «натуральной», став средством для формализации и выражения физических законов и теорий, подспорьем в абстрагировании от конкретных наблюдений и в построении общих, универсальных моделей для описания мира.
Рациональное сознание невозможно без методологии, разрабатывающей инструментарий для выделения, формулирования, нормирования. Это «язык науки». Начало XX в. стало полем столкновения разных взглядов на будущее этого языка, методов и на обоснование дисциплин. Назревает конфликт между каузальным объяснением в научном знании и теоретико-вероятностными методами, в свою очередь, ведущим к метаматематическим проблемам.
Кроме того, XX в. – всплеск информации и средств для наращивания ее объемов. Это чистая абстракция. Уточнения, детализация, спецификация – господствующие формы активностей в широтах информации, распространившиеся с началом интенсивного технического и научного прорыва. Брюс Чарлтон в своей работе «Not even trying: the corruption of real science» прямо укажет на производство непереносимых в плоскости других дисциплин научных теорий и знаний, об уйме микро-специализаций, выходящих на автономное микрознание неизвестной применимости.
За пределами стандартной науки увеличивается число паранаук и псевдонаук. Рассыпается тип полимата, человека, способного профессионально разбираться во множестве дисциплин. Растет число идейно-теоретических учений, лишенных ресурсов для дачи объяснений и предсказаний, но систематизирующих практический опыт. С ними – концепций, прямо противоположных научным, оперирующих другими категориями и ориентированных на иррациональные идеалы, к примеру, оккультные и магические практики. Наступает кошмар причинности, потому как охватить сформированное человечеством поле знания во всех деталях невозможно и новый способ существования в бурных водах культурного потребления – замкнутость, игнорирующая необходимость установления каузальных связей и стремящаяся везде отсылать к тайным силам, спровоцировавшим аномальную ситуацию. Обусловленность в глазах обычного человека легко приобретает облик сакрального.
Если отправной точкой в «физике» были наши органы чувств, попытки рационально/рассудочно подойти к делу, то в случае с паранауками в роли доминантного задействуется восприятие эмоциональное, образное, что позволяет паранаукам паразитировать одновременно на гуманитарном знании, тесно связанном с обыденным языком, и с естественно-научным, эксплуатируя эволюционно зачахшие ответвления, дискредитируя их ценность.
Основной тезис о стремлениях научного сообщества по описанию мира переключает внимание на свойства науки: наука прогнозирует, обобщает, выделяет, объясняет. Равнозначно с естественнонаучными дисциплинами стоят гуманитарные науки, способные рассматривать разрозненные феномены в их единстве, устанавливать взаимосвязи и производить теории, в зависимости от своей специфики оперируя не эмпирическими тонкостями, а выводами остальных дисциплин. Кроме того, их усилия адресованы человеческому, а не только миру.
Иными словами, гуманитарные науки пребывают в тесном взаимодействии и в разной степени отдаляются от эмпирических данных. Фактически, с точки зрения метода как процедуры для получения результата и прочих методологических соображений науки о культуре и природе чрезвычайно схожи. К слову, само разграничение – заслуга Виндельбанда, подчеркнувшего существование индивидиуализирующих идиографических наук и генерализирующих номотетических наук (пытаются открыть универсальные научные законы). Подробнее эта оппозиция была разработана Риккертом, произведшим на свет божий словосочетания «науки о природе» и «науки о культуре».
Методологические различия между научными дисциплинами не обязательно указывают на неправильность или недостатки в подходах. Они отражают разнообразие и гибкость научного исследования, которое может адаптироваться к разным объектам исследования и целям научной деятельности. В то же время, они могут приводить к дискуссиям и дебатам между учеными, что является важной частью научного процесса и способствует развитию знаний и методологии в целом.
С древности «настоящая наука» пытается произвести универсальные законы. Сложная структура мира и человеческого общества отразилась в разветвленности сети дисциплин, которые взаимодействуют и сотрудничают между собой. Цель этого взаимодействия – создание согласованных правил, теорий и формулирование законов, которые дополнят картину мира, став опорой в дальнейшей экспансии познания. Неизменна потребность согласованно производить правила и законы, объединенные общими целями.
Позитивисткая логическая методология дистанцировала научный дискурс от исторической научной практики, элиминировав проблему смены научных парадигм и устранения «устаревших теорий». Острота проблемы применения индукции, напомнившая о проигнорированной критике Юма, подлила масла в огонь. Неопозитивистские попытки построить программу эмпирического обоснования науки и редукции языка любой науки к языку физики тоже не увенчались триумфом, сделав отчасти странное возвращение «в прошлое». Под возвращением в прошлое мы имеем ввиду предпочтения в терминах категорий: неопозитивизм отказался от распространенных абсолютных категориях из-за их субъективности и вернулся к сравнительным категориям, популярным в философии нового времени.
Такая картина варева старого и нового отношения к научному и научности побудила постпозитивистов приложить усилия для разрешения скопившихся методологических проблем (Имре Лакатош, Томас Кун), включая трудности обоснования и формулирования критериев обоснования. Более того, в дальнейшем теории предстоит интегрироваться и в контекст культуры, сулящий дополнительное контекстуальное обоснование теории. В Универсальную нормативную методологию постпозитивистам разработать не удалось, что укрепило ощущение кризиса. Появился еще один виток мысли на почве подорванного доверия к науке как форме рационального сознания: антиметодология.
При считываемой оппозиции методологизм и антиметодологизм претендуют на рационализирование, особый тип «этики», отвечающей за саморегуляцию науки при помощи норм.
Даже между близкими науками, с позиции обывателя, есть серьезные расхождения на уровне соответствующих им методологий: в логике объяснения, в методике проведения эксперимента (физика и биология, например), анализе источников, обосновании.
Методология
Фундаментальное понятие, устойчиво ассоциирующееся с наукой, при чьем отсутствии, кажется, наше представление о научной деятельности пошатнется или вовсе рухнет, — это методология. Что это такое? Методология – система принципов, правил и процедур, определяющих методы и способы исследования, объяснения и обоснования научных знаний.
В качестве последовательности действий, составляющих план по выполнению определенных задач, мы произносим «метод» применительно к разным сферам нашей жизни, что не мешает ему хорошо подходить для рассуждений о познании. Именно «метод» – понятие, несущее в себе правильный подход к познанию со всеми шагами и инструментами, необходимыми для его реализации. STEM-образование (науки, технологии, инженерия и математика) опираются на научный метод, динамически в процессе эволюции представлений, подходов выведший в отдельный раздел перечисленные предметы. Такая связка обязана философии, позиционировавшей себя как рационально-теоретический тип мировоззрения и сформулировавшей классические методы научного исследования: дедукцию, индукцию, эксперимент, наблюдения. Естественнонаучные дисциплины, для которых и были изготовлены в кузнице идей эти «методы», стали обострять свою спецификацию, задействовав математику в качестве источника новых методов, на волне технологического скачка обеспечивших зарождение монополии на знание практического назначения.
С одной стороны, осуществляется натурализация методологии, то есть стремление к объяснению явлений и процессов в терминах естественных наук. С другой стороны, современная наука занята конструирование новых абстрактных теоретических миров, чьи взаимосвязи с предметным миром становятся все более трудноуловимыми из-за обилия логических шагов, соединяющих две этих реальности. Проходить их приходится в двух направлениях: от предметного к абстрактному и назад или в процессе обоснования и рационализирования. Сохраняется важно звено: применимость, практическая ценность напрямую связана с гуманитарными и социальными аспектами.
Разумный вывод, что методов много, часто они используются в связках. Их вариации зависят от типов деятельности. Как и все компоненты научного познания методы нуждались в улучшении, уточнении и перепроверке.
Науке не чужды ошибки. Она производит оптику для восприятия действительности, которую характеризует множество категорий, не только удобные для науки причинность, зависимость, возможность. Категория случайности проникает в выхолощенное и сконструированное человеком пространство научных идей, стоит им выйти из затворнического положения к миру, который они описывают. Достаточно ли у человека сил или мощностей, чтобы спрогнозировать и предупредить случайности? Чарльз Пирс полагал, что нет, отводя случайности статус господствующей силы, соседствующей с законами Вселенной, что познает человеческим ум.
Философии знакомо учение о status corruptionis, испорченности человеческого разума первородным грехом, красноречиво и образно напоминающее: ошибки – часть человеческой природы. Порой приближение к истине в принципе походит на преодоление ошибок и выверку метода. В философии науки есть понятие «фоллибилизм», совокупности идей, собранных вокруг положения о принципиальной погрешимости человеческого знания. Имре Лакатос распространял данный принцип даже на математику, представляя математические доказательства как процесс догадок и опровержений. Основным аргументом в пользу релевантности данного принципа научному познанию является проблема индукции, которая в настоящий момент не позволяет одновременно объять все частные случаи, из которых выводится общее утверждение. Этот принцип, в свою очередь, лег в основу воззрений Карла Поппера, считавшего что все научные знания носят гипотетический характер.
Философия и современная наука
Наследие Аристотеля – классификация, типологии, лежащие в основе современного представления о мире. Форма, предмет, категория, мощность, действие – словарь Аристотеля. Попытка строго регламентировать метод или процедуры, необходимые для получения знания научного значения в противовес хаотичным выводам и наблюдениям, – заслуга Фрэнсиса Бэкона.
Прямо перед глазами есть и другая «логика событий», приобретающая узнаваемые черты уже в период натурфилософских происков XVIII-XIX в. Ее краеугольные камень – общее отношение к Природе. Докритические работы Канта ищут ответ на естественнонаучные вопросы, Гёте занимается околофизическими проблемами, антропология, сплавленная с философией, рассматривает Природу в ее исторической перспективе. Нам известно о гипотезе туманностей Канта-Лапласа, описывающей возникновение солнечной системе из облака рассеянных частиц и происходящей из предположения о движении и столкновении частиц. Или рассуждения Канта о не конгруэнтном подобии: двух совершенно равных телах, которые не могут быть заключены в одни и те же границы. Данное наблюдение побуждает задуматься о нескольких параллельных вселенных.
Глубочайшее воздействие на философию оказали идеи магнетизма, открытие электричества, т.к. они позволили синтезировать новые элементы и просто экспериментировать. Холистический принцип о взаимосвязи всего со всем в мире, лежащий в основе романтической философии и побудивший к формированию метода аналогий, сообщающих все со всем, стал новым витком в поиске «универсального метода познания». И взгляд направился на Природу, ее органическое единство, распространяющееся и на человека. «Вильгельм Мейстер», «Фауст» и прочие литературные образы – не только узурпаторы фрагментов духа эпохи, но и творцы, оказывающие воздействие на умы и формирующие горизонты понимаемого. Корпус задач, поставленных перед ученым сообществом, происходит из философского взгляда на мир, взгляда на субъект познания, то есть человека.
Попытки немецкого идеализма воздвигнуть основательные и последовательные системы, объясняющие сущность мира и человеческой личности, в своей глубоко абстрактной манере обобщали отрасли, имеющие конкретные воплощения. Аккуратно организованные они проливали свет и на области, понятные в своем структурном положении, однако еще нераскрытые предметно: система Шеллинга исходила из наличия сущностной связи между магнетическими, электрическими и химическими явлениями в контексте трансформации, что заложило основы для открытия закона сохранения энергии. Это также вдохновило Ганса Кристиана Эрстеда на открытие прямой связи между электричеством и магнетизмом. Сопоставимые предпосылки в философской системе Шеллинга есть и у открытия ультрафиолетового излучения Вильгельмом Риттером. Теория Дарвина восходит к наследию Александра Гумбольдта, сподвижника Шеллинга.
Научные открытия, пронизанные романтическими поисками, не были прерогативой немцев. Гемфри Дэви, основатель электрохимии и первооткрыватель «веселящего газа» был романтическим философом. В своих работах он отстаивал метод аналогии, задумывался о классических антитезах между «трагическим и комическим», перенося аналогии на свои наблюдения. Многих философов в тот период интересовал образ гения, вместе с ним – проблема открытия, случайности, перекочевавшая через Райхенбаха в дискурс XX в. Логика познания природы именовалась Райхенбахом вероятностной логикой.
Тем не менее, еще XX в. сопровождался категориальным и методологическим изоморфизмом естественнонаучных и гуманитарных наук, разные миры имели точки соприкосновения.
На сегодняшний день, одной из самых актуальных концепций для обсуждения и исследования проблемы причинности является концепция Юма. Она отмечает единственное соответствие между нашим представлением о причинности и природой – это регулярная последовательность схожих событий, исключающих любые феномены вроде необходимости, давления, принуждения, которые, в свою очередь, напоминают о навязчивой попытке выйти за пределы обсуждаемого опыта.
Чего стоят рассуждения Хендрика Лоренца о реальных и физически значимых фактах о скоростях тел относительно абсолютного пространства, что позволяло уйти от аномалии теории Максвела в описании необнаруживаемости движения с постоянной скоростью по отношению к абсолютному пространству. Попытка ригорично воспользоваться инструментарием для максимально ясных и точных умозаключений все же учитывает невозможность проведения подтверждающих экспериментов, как в случае с теорией Максвелла об электро-магнитных полях.
Нам известно о неклассическом естествознании, возникшем из-за изменений представлений о пространстве, времени, строении вещества. Также о постнеклассическом естествознании, опирающемся на представления о синергии. Вспомним, что плоды классического естествознания, связанного с именами Декарта и Ньютона, – это представление пространства в качестве протяженности, несущей на себе объекты. На поле протяженности происходят события, а время фиксирует движение от одного события к другому. Все вместе дает нам 4 независимые величины: наблюдателя, событие и пространство со временем. Неклассическое естествознание, обязанное Эйнштейну и Гейзенбергу меняет восприятие пространства и времени, подчеркивая ответственность субъекта-наблюдателя за явленность объекта в лице пространства-времени, в более уточненном варианте представляя единство субъекта и объекта, их пребывание во взаимодействии и взаимоопределении. То есть описание строится от субъекта почти в духе субъективного идеализма.
Теория самоорганизации или теория сложности, где посредством синергии на микроуровнях в открытых системах может произойти организация качественно новых структур. В ней присутствует мировоззрение, то, что будто воскрешает гибридный/интегральный характер науки, закрепившийся за XVI-XIX веками. Хаос, неустойчивость, нелинейность – идея нестабильности, спонтанности, как симптоматика нелинейного мышления, обнаруживаемого и в действительности, в новом диалоге с природой. Наука начинает рассуждать о точке бифуркации, определенном моменте появления многовариантности направлений развития, что превосходит ограниченную трактовку пространства-времени как движения от прошлого к будущему.
Какие философские проблемы стоят, к примеру, перед физиками? Характер материи, природы пространства и времени, проблема причинности, значение категории случайности, принцип суперпозиции, проблемы реальности (полнота описания мира в квантово-механическом описании мира).
Натурализация методологии, выражаемая в становлении методологии нормативной метатеорией, привела к формализации. Кризис заключается в узкопрофильной направленности методологии, действительном преимущественно в технологическом ключе понимания, что умножает реальности и сосредотачивается вокруг технологий, а не людей.
Зачем науке философия?
Философия — фундаментальная дисциплина, производящая концепты, ставящая вопросы и тоже стремящаяся описать мир, как физический, так и умозрительный. Философия способна разъяснять научные концепции, предлагать язык для критической оценки предположений и методов, она дает инструментарий для формулирования новых концепций и их согласования между разными науками. Философия никогда напрочь не забывает о людях, а потому способна донести открытия и научное знание до общества. Ведь одно из измерений, увлекающих взгляд философа, – это измерение человеческого.
Другое измерение – материальный мир и дороги, ведущие человека к нему. На каждой из траекторий мысли присутствует человек, чей ум занят познанием, соединяя различные направления и регионы идей. Так мы можем говорить об этике в науке, о вопросах ответственности в исследованиях, о нормах и принципах, регулирующих научные исследования в контексте социальных и этических последствий. О развитии интердисциплинарных исследований, требующих формирование новой общей методологии, обмена знаний между различными научными областями. О философии науки, существующей ради изучения основ и методологии научного познания, методов индукции, дедукции, таких фундаментальных явлений как объяснение и причинность. О гносеологии и метафизике, изучающих, соответственно, природу познания, истины, убеждений и фундаментальных категорий реальности вроде времени, пространства и материи.
Философия в современности рисуется как рудиментарный орган науки: функционально невостребованный придаток традиции. По ходу беседы такого толка быстро обнаруживаются связующие звенья вроде натурфилософии, логики, философии науки. А затем отвергаются, принимаясь в качестве доводов к тезису о востребованности философии лишь фрагментарно (да и сами они в сущности — фрагменты философии), если это не набрасывает тень на «науку». Будто обязательна абсолютная ярмо на чьей-то шее.
При этом куда реже ставится вопрос о важности науки для философии. Хотя наука с ее разветвленным устройством не всегда стремится повлиять на жизнь человека, ее задачи могут быть аналогичны старой сентенции об искусстве ради искусства: научное знание ради научного знания или полноты представления о мире.
Философия не раз предоставляла свой арсенал для понимания явлений. Философия математики трудами Бертрана Рассела, Георга Кантора и других мыслителей позволила рассмотреть вопросы о фундаментальности исчислений, природе чисел, устройстве доказательств, способствуя формализации математики и преодолению кризисных моментов. Нильсу Бору и Вернеру Гейзенбергу довелось нырнуть в размышления о природе реальности, случайности, работая над принципами неопределенности и комплементарности, значимыми для квантовой механики. Теория относительности Альберта Эйнштейна произошла не только из накопленных теоретических познаний физиков, но и из философских размышлений о природе пространства, времени, относительности. Что касается других дисциплин, то науке известны сематические и концептуальные проблемы в онкологии и биологических свойствах стволовых клеток, требовавшие разграничить стволовость как свойство на категориальном, диспозиционном, реляционном уровнях. Философия дала основы для формулирования теории прерывности иммунитета, проливающей свет на иммунологические явления вроде аутоимунных заболеваний при помощи «The Self-Nonself theory».
В паутине научных поисков и открытий всегда будут адепты определенных дисциплин, встающие в оппозицию даже к другим направлениям внутри науки. «Это не наука, а ерундистика!», «это болтовня!». Такими высказываниями пестра их речь.
У человеческих занятий есть цель, спецификация и совершенно нормально заниматься разными вопросами. Ярые сторонники, окрыленные прикосновением к эзотерическому знанию в области физике (читать: редко востребованному кроме круга своих задач), могут блистать эрудицией (хотя неизвестно, насколько она выдающаяся относительно их программы, ведь совершенно естественно, что даже троечник что-то, да знает, тратя года на обучение). И эстетика, неподдающаяся их дисциплине будет сочтена за мусорную область, все закинется под одну гребенка и получит удобоваримый ярлык «болтологии» на арене состязания, куда притащили совершенно другую дисциплину, занятую другим уровнем проблем и вопросов.
Однако познавать себя через оппозицию и произвольно воздвигаемую иерархию — тоже часть самоидентификации, что, в целом, нормально, равно как и пытаться «перенести что-то на понятный и свой уровень», демонстрируя эрудицию и не продуцируя новое знание. Примечательно, что это тоже область деятельности философии.
Кстати, любопытный вопрос, на который, с учетом изложенного ранее, Вы наверняка сможете ответить: а зачем философии наука?
