Какой киберпанк мы заслуживаем? Ведь киберпанк – художественный образ, воображаемый нами, за полвека фантазий произведший на свет целую родословную из поджанров, что уточняют облик мира будущего. Обширная коллекция ипостасей отвечает почти любым ожиданиям, даже превосходит их, что пытаются нащупать определенность за блеклым абрисом Неизвестного будущего – того, что может быть. Тем удивительнее, что модель, описывающая нечто предстоящее, обнаруживается здесь и сейчас, у подмостков самого ближайшего будущего, где оно осуществляется как настоящее. А обнаруженное, пусть и в сатирической манере, рассматривается в историософском измерении: как органично и закономерно порожденное, что нам остается разве что зафиксировать или принять. Мы же, кажется, заслужили это.? В слове “заслужить” кроется важный лейтмотив, на мой взгляд, относящийся к краеугольному камню символической матрицы жанра в целом. К тому, что производит символическое пространство киберпанка. Иными словами, что наполняет мир будущего смыслом.
Заслужить нечто – прийти к соответствию, утверждаемому силой, внешней по отношению к каждому из нас. Неуловимой инстанцией, позволяющей миру собраться конкретным образом и быть дальше. В её полномочиях – рождение смысла. Есть здесь крупицы эсхатологии и стоицизма с обертонами судьбы, калибрующей мир под тождество материального и идеального, под равенство между тем, что сделано нашими руками, и и что совокупность деяний воплощает.
Вклад одного человека в облик мира невелик, и тем он меньше, чем больше мир, объемлемый человеческим. Исторически большая фигура приобретает величину лишь как персона – маска, в данном случае олицетворяющая множество. Она выводит поверх индивида лик левиафана-лидера, увенчивающего архитектонику корпоративных, политических и иных идейных постов. В сущности, абстрактных конструкций, чья плоть и мышцы – люди. Таков уклад с древних времён, обзаведшийся наиболее иллюстративными образцами в буре событий XX в.: ведомая масса или наделенное большей агентностью множество преображали мир, сливаясь в непреклонные течения, стачивающие затвердевшие в глыбы доктрины прошлых эпох.
Можно сказать, что внешним в приведенных сюжетах служит идея, пульсирующая в орнаменте претворяемого мифа. Мифа о спасителе, о золотом веке, в конце концов, о триумфе и торжестве сонма идей и ценностей. Символическим выражением мифа стремится быть общество, сплоченное и ведомое им, на котором лежит ответственность за будущее. Сообразно ему открывается мир.
В случае киберпанка такие мифы найти сложно, почти невозможно. Вероятно, причина кроется в том, что мы привыкли воспринимать киберпанк в качестве предельного состояния, где любые перемены ведут не к новому историческому витку, а остаются в нише этого эпистемического или культурного интервала. Это можно объяснить тем, что киберпанк вбирает в себя логику ускорения в плоскости извлечения данных, их конвертации из информации и обратно в неё, а также обмена информацией, которая, по достижении пиковых значений, превращает его в аллюзию на вечность: бесконечное движение с бесконечной скоростью в ограниченном пространстве делает объект расплывчатым и присутствующим везде одновременно. Чистая рассудочная циркуляция, вытекающая из сущности техники, рождающей функциональную повседневность. Дальше киберпанка, обыкновенно, лежит только конец истории, завершающей покорение бытия, каким его открывает техника.
Киберпанк продолжает нашу современность, прежде всего её глобальную форму, сосредоточенную в отношении виртуального к материальному. Можно сказать, он – апофеоз экстраполяции её сущностных характеристик, две из которых – полионтичность или плюрализм, принимающий множественность культурных пространств, и скорость. Оттого в нём отсутствует убедительная диктатура политической инстанции: ей требуется тотальность, кроме того, она всегда локальна в своей привязке к этносу, народу или земле, в общем, к номосу и смежным понятиям. Куда заметнее в обстоятельствах киберпанка растущая мощь экономического, представленного во власти корпораций, способных существовать на ниве торговых отношений и посеянных ими желаний, безразличных к границам и пределам.
Однако даже при таких условиях киберпанк кардинально иначе осмысляет пространство. Для него первичен город – мегалополис, разросшийся до невообразимых пределов и всё же наделенный границами, в которых он сосредотачивает всё человеческое. Искусственный мир, сотканный из идей и ценностей, что есть лишь благодаря своей значимости для людей. При этом в нём мельчает фигура отдельно взятого индивида. Человек, чья рука ведома техногенным пером города будущего, прописывает сложный мир, превосходящий природное естество и обособляющийся подобно двойнику от природы, поверх которой он возвышается, пуская корни в двойника материального и идеального – в виртуальное. В перекрёсток, где умозрительное встречается с физическим. Оплотом виртуального в киберпанке становится архив. Иная форма сети, которая не столько скрепляет множество, образуя и поддерживая связи, сколько концентрирует в себе данные, новую форму знания, освобожденную от эмоций, чувств, прочих примесей субъективности, которые провоцируют коррозию, со временем лишающую ценности и ведущую к забвению. Кроме того, данные весьма близки домену рассудка, в традиционном понимании занятом систематизирующими операциями, конечном и оперирующей понятиями, сверх которых не выходит. Данные являются чистым сырьем цифрового пространства, которое аналитически, но не синтетически можно конвертировать в новое. Так появляется информация с директивой к определенной рецепции. Кроме того, атомарность данных позволяет оперировать ими, подводя под концептуальные модели, объединяющие и придающие смысл сцепленным элементам данных. Например, в статистике, значимой для биополитики и торговли.
В результате, человек как бы по собственной воле, представленной когда-то (почти в мифологеме прошлого) в инициации запуска монументальной машины города, локализуется до символа, вплетенного в мириады отношений с другими. До символа в виде информационного следа. Изначально техника – продолжение человека. В сущности, концентрация человеческого сверх возможного природно, что обеспечивает расширением возможностей. Она артикулирует наличное, расширяя или гипертрофируя его. Импульс к экспансии или гипертрофии сохраняется в ней, подхватывая человеческую тягу к плеонексии: техника охватывает всё больше утилитарных регионов, в добавок поставляя их. Более того, разрастаясь и образуя связи между другими продолжениями людей, она постепенно обретает полномочия продолжений целых практик, сообществ, пока в образе киберпанка не достигает фазы продолжения человеческого в целом. Состояния, когда она располагается подобно зеркалу перед человеком, опережая его потребности и идеи. Отчего становится центром тяжести в смыслополагании и уподобляется новой стихии, приведенной в движение машине, которая создает среду обитания новых поколений людей, а не является сугубо инструментом в их руках для существования в естественной природе. В итоге, появляется та сама внешняя по отношению к отдельному человеку инстанция, можно сказать, более подлинно или более убедительно являющаяся сосредоточием человеческого, так как именно за ней, рождающей представления о себе, нужно поспевать, а не ей – быть объектом, адаптируемым под нужды субъекта.
Этот тезис возвращает нас в прошлое: к словам о заслуге перед кем-то. Обыкновенно применение формулы, выведенной в обличье вопроса, адресует нас к кризису. Дистопичность вообще относится к краеугольным чертам киберпанка. Это отдельная тема, но примечательно, что даже при мрачном колорите киберпанк остается воображаемым и примеряемым на настоящее: при допустимом сопротивлении со стороны осмысляющего образ, сам образ видится нам населяемым, полным кипящей жизни. Взгляд на корифеев жанра быстро зацепится за пропитанный историями, интригами мир. Однако даже быстрое течение времени и жизни, как было сказанно, в сущностном проявлении ведёт к застывшей вечности. Мы можем воспользоваться лиричными словами вроде “вечного возвращения” или просто подчеркнуть рассудочный характер существования в таком пространстве, которое опережает нас и опередить которое, превзойти, выйдя за границы положенной средой нормальности, чрезвычайно трудно. В границах жанра истории тоже повторяются, часто отличаясь декорациями и щепетильностью авторов в отношении драматургии. Время как бы застывает, предоставляя заготовленный диапазон сценариев, вторящих заданной системе координат. В ней мир приобретает окраски архаичного, магического существования: поспеть за техникой в понимании не столько глубинной сути, сколько её механической архитектуры, тоже весьма сложно. Мысли куда сподручнее пребывать на поверхности повторяющихся практик, от которых в виде рудимента отпадают уровни подтекста, указывающего на исторический исток. Пожалуй, наиболее иллюстративным примером здесь может быть вселенная Вархаммера в 40вом тысячелетии.
Потому киберпанк может открыться и в оптике нового средневековья, о чем свидетельствуют и поджанры: с ракурса периода, где воображаемый киберпанк – скорее гротескность сопротивления новому и забвение старого. Техника или её зачатки остаются, утрачивается способность воспроизводить и развивать её. Метафизическая вера в прогресс, чья метафизичность проявляется в том числе в полагании метафоры труда за природой с её эволюцией, сменяется константной выживания. Такая оптика позволяет видеть отражение киберпанка в том числе в фильме Алексея Германа старшего “Трудно быть Богом”. В антураже Аркана просматривается хронологическое будущее, воспринимаемое нами как контакт футурологического с архаичным. Мы с позиции наблюдателя видим двойника-наблюдателя из опережающего нас времени. Одновременно с ним – беспрестанное затмение цивилизации, растянутый и вязкий миг, распростертый в хронометраже киноленты.
В фильме вариация дистопического – не в неустанном ускорении, а в замедлении распада, который, в свою очередь, ускоряется, ведя к состоянию пароксизма. Излома цивилизации с культурой. Аналогия мегаполиса – сплющенный, густо населённый замок, состоящий из сросшихся коридоров и дворов, воплощающий аморфную, неопределенную институцию. Не то политическое, не то экономическое, не то религиозное: диффузия и отсутствие сил для выделения доминантной сферы путём её развития привели к неразличимому застою начальных стадий, сосуществующих вместе. Аналогия виртуального – классическая религиозная карикатура, сегментирующая людей и вуалирующая политические стремления. Такой киберпанк тоже создает прежде всего повседневность, откуда чрезвычайно трудно вырваться, наметив новые дороги за пределы привычного. При всей скудности и серости кинокартины выраженная в нём повседневность тоже имеет своих жителей, поддерживающих и вовлекаемых в неё.
Возможно, вопреки сложившейся мемотичной фразе, затвердевшей в форме вердикта, уместнее поставить вопрос: какой киберпанк мы готовы вообразить? Формулировка не освобождает нас от идеи заслуженности и соответствия, однако переносит центр тяжести в проблеме авторства на нас самих. В ней есть стимул или призыв для рефлексии, маркирующий не заброшенность в состояние мира, к которому подтягиваются наши свойства, а возможность остановки, противящейся безустанному ускорению современности и побуждающей взять паузу для раздумий. Момент контролируемого сейчас, где только и могут быть живы грёзы о будущем. Где может зародиться Я.
