«Если мы говорим, как живое существует на своем пределе, то мы говорим только о том, что живое всегда обнаруживает себя как располагающееся внутри или вовне, вверху или внизу, далеко или близко, но всегда – только благодаря поверхности контакта с ему внешним и внутренним одновременно»
В. Подорога, Феноменология тела
Рис. 1 – Традиционная татуировка та-мако у маори – «паспорт» члена общины
Кожа как познавательная, сенсорная и политическая граница субъекта в западной мысли 20-го века проблематизировалась не единожды: в различное время и в различных целях кожный покров становился предметом пристального интереса представителей феноменологической, психоаналитической и, разумеется, антропологической традиций.
В работе « Феноменология тела» В. Подорога выделяет (что немаловажно – для древнегреческой культуры) два типа или, если угодно, два слоя кожного покрова, различающихся как функционально, так и по происхождению:
Другой всегда будет его второй кожей, которой ему будет недоставать. Греческие мифы проблематизируют отношение двух кожных покровов: один индивидуализирует, выделяет, обособляет, создает первую форму человеческого существа (я имею в виду форму психическую), другой же покров, действуя дополнительно, обеспечивает максимальный уровень защиты ( или риск поражения, гибели, ошибки), причем всегда настолько энергетически мощный, что мифический персонаж получает знаки то великого Героя, то великой Жертвы ( что часто совпадает). Атлетизм греческой формы связан с приобретением второй кожи, без нее она была бы слишком уязвима.. Ясон и золотое руно, Геракл и львиная шкура, туника Несса, Лаокоон и змеи (кожное удушение), – и многие другие эпизоды греческой мифологии.. В любом случае вторая кожа- дополнительный жесткий покров, превращающий первую, уязвимую кожу в чисто психическую форму, именно он позволяет ее телесно индивидуализировать, героизировать. Вторая кожа и есть то скульптурно-героическое тело, которое обретают греки, чтобы утверждать себя в мире.
Рис. 2 – татуировки-обереги у балканских женщин
Ниже мы рассмотрим два этих слоя: первый и второй, взяв на себя смелость применить разделение, релевантное для древнегреческой культуры, по отношению к нескольким кейсам.
Различные мифологические и этнографические источники свидетельствуют о многочисленных практиках тела, в которых кожа – в первую очередь кожа человеческая, но подчас и шкура животного, – понимается как, в первую очередь, наиболее естественная и верифицируемая граница существа. Все действия, производимые с кожей: шрамирование, раскрашивание, татуирование и др.[1] – маркируют принятие нового статуса личности в различные переходные периоды, будь то уход на войну, возрастные инициации, вступление в брак и др. Манипуляции, меняющие кожу – порой болезненные – имеют целью не только обозначить смену статуса, но и внести в личную историю тот телесный опыт, который будет прочувствован индивидом. Антропологи, исследующие социальные функции скарификации, подчеркивают тот факт, что в некоторых культурных традициях боль является необходимой составляющей ритуального разрушения целостности кожного покрова[2]. Здесь событие посвящения из символически значимого переносится в область индивидуального психофизического опыта, опыта тела. И вместе с тем превращает тело в сообщение для Другого.
В некоторых традициях, подобных сакральному татуированию маори, кожа становится естественной летописью – индивидуальной или коллективной, – и, помимо информации о социальном статусе, на ней с помощью той или иной техники фиксируются такие «данные» – вступление в брак, количество детей, условия жизни, количество убитых врагов[3]. В этом смысле сообщение, несомое кожей, является условным расширением Себя вовне, перефразия М.Маклюэна: skin is a message.
Отношение к коже как к носителю информации актуально и не только в том смысле, в котором она как поверхность становится удобной для фиксации и передачи данных. Подобное понимание мы встречаем и касательно волос, ногтей, бровей и ресниц – всех тех «частиц» человеческого тела, которые, во-первых, находятся на границах человеческого тела и как бы завершают его целостность (здесь стоит вспомнить о еще одной функции ритуальной татуировки – функции оберега[4]) , а во-вторых, могут быть отделены от тела ( в этой связи необходимо обозначить важную тему, о которой мы подробнее поговорим в следующей статье – тему кожи как «двойника»[5]). Также не стоит забывать о той роли метонимических знаков, которую играют подобные «частицы» в имитативной магии и в такой практике, как скальпирование.
Рис. 3 – процесс набивания тату японским мастером ( 40-е годы 20-го века)
Кожа-сообщение (вторая кожа)
Аспект кожи-сообщения становится предметом нескончаемых дискуссий и в бьюти-стадис: следы, оставляемые на поверхности кожи временем, перенесенными операциями, изменениями в весе, родами и другим подчас травмирующим телесным опытом стигматизируются как те, которые не должны быть заметны. Многочисленные художественные (к примеру, фотопроект пакистанской художницы Сары Шакил, эстетизирующий растяжки на женском теле и вместе с тем иронизирующий над множеством табу[6]) и социальные проекты[7] сторонников бодипозитивной линии затрагивают, помимо проблем нормы, и статус индивидуальной летописи. Кожная поверхность внутри этого дискурса выступает своего рода овнешвлением политических и этических проблем, традиционных для феминистской и постколониальной мысли: репрессивные практики, применяемые к телу, направлены в том числе и на сокрытие опыта индивидуальной истории. Шрамы от аппендицита, растяжки на бедрах, следы от ветрянки и выступающие вены стигматизируются взглядом Другого так же, как и такие «камни преткновения», как волосы на теле или лишний вес, а в иных случаях и цвет кожи.
Кожа Другого должна сообщать нам минимум информации – предполагается, что идеальная кожа не содержит в себе никаких знаков[8].
Исключение частично составляют татуировки и пирсинг как те формы телесной летописи, которые принимаются взглядом Другого в качестве если не поощраемых, то, по меньшей мере, допустимых. Однако отличие шрамирования от растяжки заключается, как мы можем заметить, в той степени искусственности-искусности, вследствие которой это сообщение возникло на кожной поверхности. Наиболее табуированные формы кожи-сообщения – это те, которые возникли по причинам естественным (и в то же время порой экстремальным, индивидуально-травмирующим –вследствие операций или опыта родов и грудного вскармливания ). Естественно возникший знак на поверхности одновременно и отпугивает, и притягивает – а значит, возмущает – взгляд Другого, вызывая болезненную смесь любопытства, осуждения и отвращения, с которой и борется бодипозитив как течение[9].
Метод беспечно-настойчивой демонстрации тела, встраивания его в ежедневный поток визуальных сообщений со стороны активисток движения не так прост, как кажется: постинг фото в данном случае работает сразу в двух плоскостях: с одной стороны, как очевидная нападка в сторону репрессивных стандартов телесности – амбивалентности двойной заботливости , о которых сообщает Бодрийяр[10], с другой – как практика предлагания собственной индивидуальной истории взгляду Другого через выкладывание фотографий. Последняя практика, – представления кожи как карты или архива, внедряемого в пространство социального, – согласуется с той второй кожей (древнегреческих героев), которую выделяет В. Подорога: это не кожа, данная при рождении, не кожа-граница психического, но кожа как некая заслуженная индивидуальность, как трофей. Кожа, полученная через отраженную реакцию Другого. Иными словами – приобретенная как бы извне.
Кожа-граница и кожа-суверенность (первая кожа)
«Касание не может нарушить определенные параметры близости, которые регулируются самой кожей. Касание перестает быть касанием, когда проникает за или сквозь кожу. Кто же такие – люди без кожи? Это прежде всего люди без индивидуального тела. Тела как раны – эти люди лишены само-обладания.»[11]
Рис. 4 – герб семьи Болтон во время «Битвы бастардов»
«У освежеванного человека нет секретов», гласит мрачноватый девиз дома Болтон – одной из тех аристократических семей, деяния которой кажутся жуткими даже для столь богатого на злодейства цикла Дж. Мартина.
Семейная традиция свежевать врагов, с энтузиазмом заимствованная бастардом главы дома, – иллюстрирует тип коммуникации, означающей нарушение личной границы, вторжение Другого как Чужого и Врага на суверенную территорию моего тела. Вместе с тем возможно рассматровать нижеизложенную линию в качестве метафоры инициационной практики через манипуляцию с телом (посвящаемого)
В.А.Подорога, предлагая тип коммуникации (тип 2), фиксируемый в графической схемой: Я – Я1 = Я – Другой2 (Чужой)[12], упоминает, отчасти, связь такого типа.
Внутри этой схемы «я» становится объектом, подвергаясь ряду манипуляций, оно более не принадлежит в полной мере Себе, поскольку его идентичность нарушена. Ни Мерло-Понти, ни анализирующий его Подорога, не говорят напрямую о садистическом характере, демонстрируемом в данной схеме. Однако именно шоковый эффект от вторжения в поле собственной идентичности совпадает с пониманием кожи как естественной границы психического и социального «Я»: сдирание кожи подразумевает уничтожение обоих уровней покрова – сперва «кожи-летописи», а затем и «кожи-границы».
Человек без кожи на гербе семьи – это символ аннуляции всякой идентичности, всякого архива и индивидуальной истории. Его тело – всего лишь знак, всего лишь алый крест, находящийся в полной власти Другого, по сути тело человека без кожи больше не принадлежит ему. Знамя напоминает, что подобная участь – уничтожения всего личного архива, регалий, воспоминаний, личной и семейной чести, и всех прочих принадлежащих субъекту, черт ждет всякого, кто перейдет дорогу представителям этого дома.
Мартин вводит сюжетную линию, которая, не касаясь напрямую традиционной расправы семьи Болтон над врагами, касается другого аспекта нашего анализа двух слоев кожи. В мире, где каждый персонаж «приписан» определенной земле и традиции, служит некоему аристократическому дому (или является его представителем), транслирует соответствующие ценности, говорящим является уже сам фасон одежд, цвет доспехов, ношение герба, ткани и цвета, не говоря о векторах и идеологиях, обозначенных через девизы домов. Процедура раздевания таким образом связана с потерей кожи-архива. Вернемся к упомянутой нами сюжетной линии: она касается связи между бастардом лорда БолтонаРамси и захваченным им в плен наследником лорда Железным Островов ТеономГрейджоей. Проведем мыслительный эксперимент и попробуем переложить данный сюжет на ситуацию ритуального посвящения.
Мы получим следующую схему посвящения наоборот: посвящаемый отчуждается от личной истории (юноши, аристократа) через погружение в пограничное состояние (боли, сопротивления, помешательства) с последующим перерождением в новой роли (андрогина, безродного и не имеющего собственной воли).
Рамси заключает принца в подвал замка (не опознаваемого пленником -то есть он создает ситуацию лиминального, пограничного пространства), оскопляет принца, лишает его рассудка, заставляя признать себя его хозяином и отречься от своего благородного происхождения. «Переходный» период от принца до «собственности» подчеркивается и тем, что промежуток между пленением и отречением от прежней идентичности Теон проводит на соломе в загоне для скота. Отказавшись от своего прошлого, он входит в новый статус – становится контролируемый Другим.
Психопат и садист Болтон, изначально находящийся в шатком положении бастарда таким образом создает себе идеального спутника, на обезличенности и объективированности которого можно созидать личную историю. Отметим здесь две немаловажные для сюжета детали: история разворачивается на фоне вступления самого бастарда в статус наследника и претендента на земли Болтонов. Доказательства отцу своих военных и политических талантов психопат Рамси сопровождает различными кровожадными увеселениями например – псовой охотой на людей. Вряд ли будет правомерно утверждать, что садистические наклонности персонажа продиктованы исключительно неуверенностью в признании со стороны отца, тем не менее, ключевой особенностью здесь является тот факт, что все действия Рамси направлены на попрание суверенности Другого через тот или иной способ манипулирования: он никогда не совершает злодейства безмолвно, всегда обозначая статус жертвы через ведение диалога как бы на равных – то есть подчеркивает состояние «до» и «после» собственного вторжения в пространство тела жертвы – идет ли речь о свежевании или об ином способе расправы.
http://thebiglead.com/2014/05/12/game-of-thrones-the-laws-of-gods-and-men-recap/
Между тем именно оскопление законного наследника Железных островов и последующее превращение его в запуганное, полуживотное приложение к себе– часть плана сотворения себя в новом качестве. Другая немаловажна деталь – это сюжетная линия самого Грейджоя: также как и бастард, он находится в статусе полупризнания, будучи не только воспитанником, но и заложником в вырастившей его семье (Старков).
Болезненные отношения с собственной идентичностью красной линией проходят сквозь всю его сюжетную линию: самовлюбленность, недальновидность и моральная неустойчивость – те черты, что в конечном итоге и сводят его с психопатом.
В каком-то смысле мы наблюдаем схему не просто инициации, но двойной инициации для каждого из участников этой коммуникации: всякий из них на момент завязки находится в шатком положении – один в положении бастарда, которому может быть противопоставлен законный наследник, другой – как полуизгой-полупленник, до конца не признанный своим ни родной семьей, ни приемной.
Изначально эта нарушенная, шаткая идентичность, переворачиваемая с ног на голову через насильственные жесты, стирает и аннулирует прежние состояния одного и укрепляет суверенность другого. Буквально вторжение, снимающее сперва вторую кожу персонажа (его идентичность как аристократа), а затем и нарушающее границы кожи первой (психическую и тактильную целостность его личности), инициирует новый род связи как между двумя персонажами (перверсивная близость), так и между каждым из них в отдельности и внешним миром.
В данном тексте мы сосредоточились на понимании кожи как буквальной и символической границе человеческого существа, наметив ряд текстов и тем, необходимых для дальнейшего анализа – через кожу-сообщение (« вторую кожу») к шкуре поверженного врага как к свидетельству приобретенной идентичности в различных мифоритуальных комплексах.
[1] Об этом: М.Мосс – практики тела в книге «Общества, обмен, личность»
[2] Медникова М. Неизгладимые знаки. Татуировка как исторический источник.
[3] https://www.academia.edu/6636632/Archéologie_Océanienne_le_tatouage_Maori
[4] Интересный пример ритуальной татуировки, практиковавшейся боснийскими христианами: https://www.vice.com/en_us/article/wdpq5m/atlas-hoods-the-croatian-tattoo-grandma-cult
[5] М. Дуглас. Чистота и опасность.
[6] https://www.teenvogue.com/story/glittery-stretch-marks-sara-shakeel
[7] http://www.wonderzine.com/wonderzine/life/news/219093-history-of-my-body – проект телеканала «Ю» «История моего тела», начатый в 2015-м году, ставил целью подчеркнуть связь между биографией личности и теми особенностями тела, которые общественноемнение причисляет к «недостаткам». Вот одна изцитат: «Дорогой мой живот, кому-то ты покажешься неидеальным, но я смотрю на тебя по-другому. В тебе я вижу первые шаги моего сына..»
[8] Позволим себе вспомнить главу из «Мифологий» Р.Барта, в которой говорится о белоснежной коже кинозвезды Греты Гарбо
[9] http://internal-acceptance-movement.tumblr.com
[10] Бодрийяр Ж. Общество потребления. Глава « Навязчивость худощавости: линия».
[11] Подорога В. Феноменология тела.
[12] Подорога В.А. Там же: «Другой, замещая собой образ «Я», производит шоковый эффект, он захватывает поле нашей феноменальной близости с миром.. Мое тело теперь принадлежит Другому..Все самое близкое удаляется от меня с той головокружительной быстротой, с какой Другой делает меня объектом собственного желания».