Эпизод нашего мышления
Компьютерные гении, любители цифровых технологий и поклонники философии сознания, задумывались ли Вы о том, как принцип работы нейросетей походит на эпизод из работы человеческого восприятия и что их распространение сулит нам? Наверняка эти мысли раззадоривались в Вас новостными заголовками, подкастами и свежими публикациями в пабликах и журналах.
Словосочетания из области высоких технологий не составит труда представить вехами на маршруте к созданию искусственного интеллекта. Они сконцентрируются преимущественно в первой половине воображаемого пути, иллюстрируя этапы в воплощении базового типа ИИ – слабого ИИ – или в освоении фундаментальных функций, которые еще не суммируются в одном компьютере, самостоятельно реализующем их потенциал. Речь идёт о разных способах восприятия информации и ее последующей обработке (восприятие естественного языка, изображений, имитация зрения вообще, взаимодействие с речью, ее конвертация в текст и наоборот), так как сильный ИИ сближается с человеком, прежде всего, в своей способности творить качественно новое, осознавая себя как субъекта.
Стоит понимать, что сознание – психоэмоциональная жизнь – необязательный атрибут сверхразвитого и сверхразумного существа. В нашем сообществе проводилась беседа, где данная тема затрагивалась Деррундой и освещалась Кириллом Мартыновым.
Нам, конечно, привычно воображать субъекта, превосходящего нас, загадочный сильный ИИ со способностью чувствовать, черпать мотивацию, а творчество привычно связывать с внутренним миром. Этому благоволят наши культурные установки и представленные в культуре модели проявления эмпатии вплоть до проявления христианского каритас. Человеку свойственно очеловечивать весь мир вокруг, пронизывая вплоть до парейдолии или гиперсемиотизации, обрамляющей непонятное в фантазмы мнимо понятого.
Занятно, как много аналогий навязчиво всплывает в уме, прокладывая мосты от образа человека к машинам, а в контексте сегодняшнего дня и масс медиа – к нейросетям. Внутренний мир – почти скрытые слои, анализ картинок или фотографий – способность ко зрению, создание изображений – умение писать и изображать.
Это подмена понятий, скольжение по поверхностному, невзыскательному уровню ассоциаций и знаний. За каждым емким именованием кроются мириады других слов, указывающих на структуры и смыслы, что имплицитно подразумеваются. Тенденция к остановке на самой вершине без погружения в детали подкрепляется распространенной небрежностью к себе, а вместе с тем – к пониманию человеческой природы сверх уровня прибауток и поговорок. По отдельности детали вполне могут сойти за мелочь, тривиальную истину, но собранные вместе они могут совершить чудо, приобретя новые свойства в состоянии целого. Так что в граде смыслов, в сверкании граней и постигаются различия. Как в отношении технологий, так и нас самих. Поэтому поговорим об обоих: о нейросетях и о человеке.
Думаю, самое расхожее представление о нейросетях сводится к налаженному механизму, способному обрабатывать массив данных и выдавать что-то в духе кантовских аналитических суждений. То есть раскрыть содержание без новой информации. Впрочем, могут случаться и эксцессы, спонтанные добавления информации благодаря содержимому этой шкатулки Пандоры.
Поделюсь своими соображениями, очертив более подробно суть нейросетей.
Действительно, нейросети имеют точки соприкосновения со своим прообразом в лице нейронов. Концепция нейросетей, в сущности, совершенствовалась и разрабатывалась, а наши познания о нейронах росли (все-таки в случае с анатомией и физиологией мы скорее наблюдаем и фиксируем, нежели “строим” что-то работоспособное), но пропасть между исходно подобным не разверзлась и спустя десятилетия открытий. Сходство с фрагментом нашего мозга в самом деле имеется. Нейросети обучаются воспринимать информацию и, в общем-то, видят набор пикселей или цифр, за которыми впоследствии распознается определенный установками смысл, связанный с работой конкретной нейросети. Множество сводится к единству.
Нейросети присутствуют в нашей жизни давно и, в целом, активно используются человечеством. Рост вычислительных мощностей в последнее десятилетие дал более занимательный, более игровой облик нейросетей. В особенности, более понятный через бросаемые вызовы, что способен сформулировать обыватель и адресовать нейросети, чтобы “прощупать” компуктер и осознать, что произошло. Чаще всего действиям нейросети атрибутируются колдовские способности, подменяющие содержание. Так нейросети не умеют рисовать или порождать смысл, они складывают, переставляют, выделяют общности и занимаются кластеризацией. Слабый ИИ занимается решением информационных задач.
Существует множество видов нейросетей. Какие-то лучше справляются с изображениями, какие-то – с текстом и голосом, другие – со сжатием данных. В первом случае роль играет одновременность предоставления картинки – группы пикселей с яркостью и цветовыми оттенками.
Во втором – поступательность. Особенно это заметно в случае с обработкой речи. Так рекуррентные нейронные сети благодаря способности обрабатывать последовательные цепочки применяют внутреннюю память для обработки последовательностей произвольной длины и могут что-то делать со словами. Подобным образом ведут себя нейросети в автоответчиках в каких-нибудь службах поддержки, обученные воспринимать ключевые слова, ранжировать их по значимости и соотносить с освоенными сценариями действия. Этот тип нейронок используют в экспериментах с поэзией, но об этом чуть позже.
В последнем случае акцент смещается не на входные или выходные данные, а на “середину” этого процесса движения информации. В ход пускается автоэнкодер, где результат выхода равен входу, а вот где-то внутри данные архивируются, шифруются и сжимаются.
Классические разновидности нейросетей основаны на работе перцептрона. Слово моднейшее, подразумевает модель восприятия информации. Его устройство заключается в способности создавать и использовать наборы ассоциаций между входными стимулами и ожидаемой реакцией на выходе. Сигналы схватываются датчиками, доставляются ассоциативным элементам, после – конвертируются во что-то реагирующим элементом. Соответственно, в нейронной сетке в формате многослойного перцептрона нейронами являются узлы, раскиданные по слоям – от внешних к скрытым и к выходным – и принимающие сигналы, обрабатываемые в скрытых, пока наконец данные не конвертируются на основе заложенной в нейросеть вычислительной логики.
Страшно, выключай? Ничего, мы добрались до сердцевины концепции нейросетей, растворяющей двери к пониманию их фрагментарности, постмодернистской роскошной имитации. Каждый нейрон в нейросети подобен функции, что обуславливает взаимодействие всех нейронов в нейросети.
Одна из часто ускользающих от внимания и понимания людей из области математики – это ее красота, визуальность. Геометрию можно интерпретировать как визуализацию динамики порождения числовых значений, функции подобны механизмам с абсолютной потенцией к движению, к застывшей динамичности, схваченной в своей идеальной сущности, выражающей характер существования функции в пространстве умозрительного. Стоит запустить эту функцию в поле геометрии, как она точно сжатая пружина начинает свое движение, расталкивая контуры исходной неуловимой точки и превращаясь в растущие линии.
Благодаря заданным параметрам и коэффициентам, вес и значениям нейросеть приобретает способность вырабатывать точность в осмыслении краев, форм, цветов, яркости – в извлечении минимального смысла из чисел и точек, репрезентирующих для нее поступающую информацию и тот пласт мира, который ей доступен. Во многом процесс работы с поступившей информацией походит на умножение матриц, где также вычисляются производные по матрицам (градиент) через метод градиентного спуска. Производные сами по себе лишены направления, градиент же является вектором, то есть располагает направленностью наискорейшего убывания или роста функции.
Это действие необходимо для определения минимума функций или понимания вектора направления минимизации ошибки на карте выдаваемых функцией значений. Для правильных ответов требуется глобальный минимум – абсолютное и единственное значение, в то время как обыкновенная производная исходно делает доступным локальный минимум, который не обязательно является наименьшим значением функции. Тогда вектор направления минимизации ошибки дает искомое направление, ведущее к заветной точности результата, и дает задействовать одну из фундаментальных черт ряда нейросетей – алгоритм обратного распространения ошибки, цепного правила. Движение «назад» позволяет нейросети обучаться за счет сопоставления полученного ей ошибочного результата с верным и, исходя из верного, пройти обратной дорогой по собственным скрытым слоям с внесением корректив.
Метод обратного распространения ошибки лежит в основе обучения нейросетей, давая им корректировать параметры, на которые она ориентируется для выдачи конечного результата. Кроме того, обучение нейросети характеризует наличие или отсутствие учителя.
Ее обучение без учителя именуют так же спонтанным обучением, при котором главенствует задача по кластеризации, обнаружению внутренних взаимосвязей между заданным множеством объектов. В ходе решения нет наставлений и поправок со стороны людей, машина известным лишь Богу способом справляется с поставленными перед ней задачами, а результат оценивается в качестве верного или неверного. С учителем колдовских движений меньше: есть злой кожаный мешок, с помощью стимулов вызывающий конкретную реакцию. Человек размечает данные и заставляет нейросеть поверить в эту абсолютную истину, показывает ей правильный ответ, а не только оценивает итог, побуждая приловчиться схватывать истину из предлагаемых данных.
Пожалуй, стоит сказать еще об одном волшебном атрибуте нейросетей, который не является их необходимой чертой. О глубоком обучении, порождающем глубокие нейронные сети, способные работать с моделированием высокоуровневых абстракций. За понятием глубины стоит множество входных, скрытых и выходных слоев, сложная и многоуровневая структура, использующая реально большие объемы обучающих данных. Такая нейросеть обучается представлению и становится совокупностью алгоритмов, со своей внутренней иерархией, классификацией. Одна из вытекающих проблем – потребность в огромной куче категоризированных или размеченных данных, что впоследствии обеспечат нейросети возможность самостоятельно вывести общие черты.
Главное во всех этих «обучениях» – актуализация накопленного опыта для совершенствования работоспособности искусственного интеллекта в решении задач путем машинного обучения. Вспомним упомянутые в начале рекуррентные нейронные сети, способные работать с поэзией.
Поэзия не зря воспринимается в качестве очень человеческого способа выражения. Лично я считаю, что человека как человека определяет способность интерпретировать мир, визуализировать. Доминация визуальной культуры, на мой взгляд, здесь весьма показательна, человек склонен визуализировать, чему служит и текст, возникающий в уме в качестве образов, картинок, и что могут даже абстракции, ведущие к чувствам и эфемерным интуициям, вопреки неопределенности получающим форму.
Поэзия, в частности современная, дистанцируясь от классических стандартов рифмы и размера, дает свой оригинальный синтаксис и свою поэтическую образность. Плод человеческого творчества всегда ведет к человеку, а современная поэзия зачастую ставит во главу угла мощную образность, находя в языке яркие словосочетания и формируя свою удивительную символическую матрицу. Из этих слагаемых складывается стиль автора. У нейросетей, взаимодействующих с поэзией, не появляется дара «сочинять». Они порождают бессмысленные тексты, но схватывают языковую личность автора, дух истока речи, выразительные контуры авторского стиля, выдавая концентрированный поток словосочетаний. Насколько эти нейросети похожи на человека? Очень частично. Нейросети не учатся говорить или рисовать, они учатся читать, различать, вызволять содержание осмысляемой ими информации.
Здесь я предлагаю вспомнить о Канте и о его «критиках», прежде всего – о «критике чистого разума», в котором Кант разбирает, как мыслит человек, и проясняет границы нашего познания. Описание процессов восприятия и структуры мышления, по-моему, до сих пор весьма актуально, кроме того, пересекается с устройством нейросетей как частным случаем нашего мышления.
Дело в том, что сознание человека Кант рассматривает с функциональной точки зрения, преподнося его читателю не в качестве цельной и неделимой сущности, субстанции, а умело и прозорливо выделяя компоненты, составляющие целое с отчетливо проговариваемой иерархией. Мышление для Канта дискурсивно, то есть последовательно, что выражается и в цепочке действий, стоящих между миром и человеческим знанием. В нем всегда присутствует «Я мыслю», наше трансцендентальное единство апперцепции, монолитный поток перцепций, чья цельность вырастает из вездесущего Я, пронизывающего все наши частные состояния и сплачивающего их вокруг себя. Познание приводит к суждению, далее ложащемуся в основание теории. Суть суждения и человеческой способности выносить суждения тождественна мышлению.
Точка отсчета в нашем познании – опыт. В то же время, опыт не является полным содержанием и единственной опорой познания, что создает разрыв с классическим эмпиризмом. Всякое познание должно начинаться с условий возможности того опыта, который мы имеем, с трансцендентального, лежащего на единственной точке соприкосновения абсолютного с субъективным. Условия возможности представлены в познавательных способностях, с помощью которых мы формируем свой собственный опыт.
Человек – часть мира, часть природы, ее порождение. Мир является человеку, но исконная связь между человеком и миром дает возможность сделать логический шаг, проведенный Гегелем: человек – это мир, познающий себя. Фигурирующий в заглавии «Критики» «чистый разум» — это разум, к которому не примешивается ничто, взятое из опыта. Основу такого разума составляют наши собственные познавательные способности, которые заложены в человеческую природу.
Наш опыт – это материал органов чувств, итог чувственности, способной к ощущениям, упорядоченным благодаря априорным свойствам созерцания и рассудку. Мало понимать, что «нечто оранжевое» или «нечто круглое», все должно выстроиться в цельное представление с причинно-следственными связями и конкретным обозначением. Ощущение воплощает в себе просто эмпирическую интуицию, где нет концептуализации. Чтобы восприятие было реализовано как акт мыслящего субъекта, должны быть применены познавательные способности для оформления . Так, вначале опыт должен быть упорядочен во времени и пространстве. А то или иное событие мы обязательно должны включить в череду причин и следствий.
Чувственность – способность созерцания вследствие внешних воздействий, она пассивна и всегда сопровождает человека в жизни. Именно материя обеспечивает нас ощущениями, нуждающимися во внешнем по отношению к человеку источнике. Реализация чувственности дает многообразие «входящих данных», которые разрознены, лишены надлежащего оформления и не являются всеобщими. Соответственно, нужно вмешательство новой силы, которая позволит двинуться дальше заурядной дескриптивной констатации вроде «это холодное», связав все воедино. В чувственности есть и априорная сторона, имеющаяся у человека по праву рождения и существования в мире, – форма, задаваемая нашей способностью различать пространство (континуальное, трехмерное и внешнее созерцание) и время (непрерывное, одномерное и внутреннее созерцание). Таким образом, в чувственности содержатся эмпирические формы – ощущения и восприятия – и априорные формы – пространство и время.
Время и пространство сыграют свою роль, дальше дело за рассудком, пускающим в ход априорные категории, осуществляющим рассудочный синтез внутреннего созерцания, из чего возникнут суждения восприятия, еще один этап, предваряющий суждения опыта, где должна наличествовать причинность. Рассудок занимается познанием объектов через понятия, наделяет нас способностью рассуждать, синтезировать многообразие в представления, создавать образы, применять схемы и выводить понятия на основе опыта. Его участие прослеживается и в языке, оформляющем мышлением, так как язык показывает результат рассудочного синтеза – связанность понятий.
Иначе говоря, рассудок отвечает за привнесение единства во входящий поток многообразия. Мы видим множество точек разной яркости, разных цветов и оттенков, однако множество разрозненных точек собирается в объекты. Для этого наши представления синтезируются и соотносятся с категориями, множеству придается порядок. Категории или предикаменты – предельные понятия о предметах вообще, придающие созерцанию чего-либо необходимую для вынесения суждений конкретность. Элементарные объектные понятия чистого рассудка, связанные с формами суждений (логика), несущие в себе предметный смысл и позволяющие воспринимать предметы. Количество, качество, отношения и модальности – классы категорий, самих категорий 12, лишь с ними возможно единство представлений в сознании и все они черпают необходимый образ из одного сингулярного представления, данного временем. То есть налаживают объединение наших созерцаний и ощущений в предметы и в совокупности предметов. Ведь мыслим мы всего что-то и о чем-то.
Область приложения рассудка ограничена, хотя он неуклонно стремится к экспансии и «творчеству». Творческого предназначения, однако, он не имеет, так как он не порождает содержание собственных понятий, активно связывая и оперируя тем, что приходит извне.
Ответственность за взаимодействие чувственности и рассудка возлагается на воображение, позволяющее представлять предмет в уме, без присутствия в созерцании, а еще – создавать схемы. Именно благодаря схематизму преодолевается разрыв между чистыми рассудочными понятиями (категориями) и эмпирическими данными (явлениями). Схемы помогают рассудку синтезировать, играя роль метода в создании понятий и образов. Они доставляют понятию образ.
Замечу, что в изданиях «Критики чистого разума» прослеживается эволюция взглядов у Канта на важность воображения в опосредовании чувственности и рассудка. «Facultas imaginandi» – буквально возможность воображать, как имея в виду чистое воображение вне опыта непосредственного созерцания, так и в связи с эмпирическим созерцанием, ведущим к опыту. Представлять предмет в уме, без присутствия в созерцании. В конце концов, бывают же у нас сны и грезы, воздействующие на нас изнутри словно извне. Как раз в воображении удается обнаружить регион, где может засверкать искра гениальности. В момент, когда воображение оказывается не просто подражателем, обращающимся к кладези образов, а очагом оригинального творчества, где конструируются образы в согласии с понятиями в уме.
Итак, чувственность – пассивный источник входящих данных, рассудок – активная площадка для мышления. Чувственность ведет к рассудку, в этом переходе им содействует воображение. Рассудок имеет дело только с самим собой и собственной формой. Он спонтанно выделяет общее Другой участник мышления, иерархически возвышающийся над всеми прочими, – разум.
Разум содержит абсолютные принципы, которые ни откуда не заимствуются и являются колыбелью для понятий. Он воплощает собой высшую познавательную и практическую способность – способность к умозаключениям, а не только суждениям. Разум регулирует деятельность рассудка, направляя его в поиске систематического единства, и применяя идеи, вырастающие из категорий рассудка. Соответственно, здесь располагается источник идей, понятий о целях познания, генератор умозаключений и теорий. Он консолидирует все прочие атрибуты мышления, вводя регулятивные идеи: Бога, душа и мир.
Получается, что многообразие входящих данных, ощущений идет к протообразу в обличье априорной формы. ощущения. Как раз созерцание (как процесс, а не способность) помогает различить образ из многообразия ощущения, которые упорядочены формой.
Далее эта штука обрабатывается рассудком при поддержке воображения, поставляющего схемы для синтеза, и становится образом, а после – в результате мышления, усматривающего единство, – понятием. Неоднократно упомянутые понятия – это общие представления. Их образует мышление, можно сказать, способность к образованию понятий, наделенных всеобщностью и опосредованностью. Но мышление нуждается как в рассудке, так и в разуме, придающем осмысленность познанию, стремящего выйти за пределы «конечного» опыта. Тут компьютер обычно выдает синий экран смерти и порождает жуткие антиномии, потому лучше оставаться в границах, присущих полю деятельности рассудка.
Все вышеизложенное должно было наметить горизонты, доступные нейросетям и мышлению человека, а заодно явить их устройство. Осталось дело за малым: подвести итог. Подозреваю, что у внимательного читателя могла назреть мысль, родственная моей, произрастающей из словосочетания «эпизод в мышлении человека», присвоенного нейросетям в начале материала. Эта эпизодичность относится к сходству, что мы можем увидеть между процессом обработки информации нейросетями, возможной категоризацией на скрытых слоях, выдачей результата и их потребности в операторе и взаимодействием чувственности, воображения и рассудка в сознании человека. Очень занятно видеть несчитываемость содержания скрытых слоев в контексте какого-то эквивалента нашим языковым категориям, родам и видам, но, тем не менее, дорогой пифагорейских чисел машины вызнают эйдосы Платона. Однако пробел появляется в позиции разума, участвующего, по Канту, в нашем мышлении и, разумеется, в наличии самого главного – «Я мыслю», то есть самосознания, понимания протекающего действа на авансцене именно нашего мышления. Можно потрудиться и подобрать группу синонимов из других философских систем, но у нас выбран Кант и роль играет содержание, стоящее за введенными словами.
Нейросети способны превзойти человека в масштабах информации, которой они оперируют, однако их великая ограниченность происходит из спецификации и предназначения их деятельности. Как разум направляет стоящие ниже него познавательные способности, так и человек придает смысл деятельности нейросетей, в сущности, делает нейросети возможными и практичными, направленными на выполнение задач и достижение целей.
Нейросетям не подвластно творчество. Они не рисуют, не порождают ничего качественно нового. Более того, они не понимают. Они всегда обучаются. С наставником или без – но по лекалам и базам данных, подготовленным специально для них и того поведения, что в них будет раскрыто.
Ареал их обитания задается человеком, а они подготавливаются под нужды соответствующей среды. В деятельности нейросетей звучит и постмодернистский лейтмотив об игре, комбинаторике, умножении и кратности. Как было замечено ранее, самые впечатляющие своими способностями нейросети часто нуждаются в подготовленной почве для своего «взросления» и обучения. Поисковик «Stable Attribution» наглядно показывает, как ИИ руководствуются базами исходников в своей имитации творчества, где, в сущности, переставляют компоненты, которые им удалось ценой миллионов операций вычленить. В этом поисковике можно отыскивать датасеты и изображения, участвующие в генерации, правда, на основе открытых исходников, что не обесценивает являемую поисковиком логику поведения нейросетей и применения ими баз данных. Даже диффузные модели, работающие с шумом, обученные добавлять шум и производить нечто осмысленное из шума, располагают ориентирами. Ведь шум – те же пиксели, с яркостью и цветом, конвертируемыми в числовые значения.
Физический мир, пожалуй, умещается в цифрах, подобно тем цифрам, что получается нейросеть. Математика и внятная кодификация обеспечивают нас возможностью описывать материю числовыми значениями, подбираясь к основам мироздания. Эта величавая игра разворачивается и в области геометрии, где сжатые, пребывающие в напряжении и ожидании разрешенности функции обретают подобие движения и внутреннего чувства, времени, развернутого вовне, порождая новые числа и находя форму своему существованию в графиках с симуляциями. И все равно в мире есть человек, интерпретатор, способный созерцать смыслы и идеи, обозначать цели, именовать окружающий его мир. Понимать, что происходит. Ведь даже мельчайшее высказывание, направленное против этого тезиса о двуполярности мира, несет смысл, ложась в копилку доводов в пользу все того же тезиса о примате смысла над материей в жизни человека и обжитого им бытия. Нейросети соприкасаются с существующим, обозревая материальное, транспонированное в цифровую среду. Человек может проливать свет на недоступное машинному зрению, делая невидимое видимым при помощи языков.
Беспокойство за утрату работы, этакий новый луддизм, пожалуй, не беспочвенно. Немногие люди тоже продуцируют качественно новое. Да и в принципе выходят из круга, очерченного наставническими интонациями культуры, где они выросли или еще растут. Та же транспонируемость мира в язык математики, предельно логичной, последовательной и обрамленной правилами, по-моему, может быть исчерпана нейросетями, в фундаменте несущими чистую математики, до пределов, соответствующих (актуально и потенциально) областям знаний.
За последний век мы наблюдали, как некоторые ветви наук дробятся на новые, порой вводящие в обиход качественно новые смысловые и концептуальные реальности (например, квантовая физика), но старые траектории движения знания, его неразрешенные вопросы почти всегда оставались. Чтобы исчерпать их нужна специфическая интеллектуальная работа, способная прозорливо увидеть ход решения и учесть колоссальный объем накопленных подходов и сведений, что вполне сможет осуществить нейросеть, в совершенстве владеющая отведенной ей информацией и данным языком, обученная «действовать» в границах конкретной теории, из которой органично произрастают другие, обеспечивая восприятие мира в виде цифр.
Кроме того, просто подсчет, сведения таблиц и данных к общему знаменателю, успешное воспроизведение действий, озвучивание и расшифровка, стандартизированный дизайн по лекалам «авторского стиля», перефразирование, копирайт, бухгалтерские дела – пожалуй, очень многое из этого поддается замене хорошо обученными нейросетями, потому как зиждется на применении налаженного метода к ограниченному кругу задач. А уникальные кейсы, если говорить откровенно, часто оказываются следствием предшествующих ошибок или могут быть разрешены строгостью и последовательностью в применении прописанного регламента поведения. Для прочих исключений, как в нейросетях-автоответчиках и чатах, могут быть прописаны сценарии. Главное, пожалуй, что нигде тут нет вопрошания. Потому как вопрошание – это всегда смещение горизонта мыслимого, усилие по открытию нового притока информации, что способна принудить пересобрать все ранее организованное и выстроенное. Даже попытки поиграться с нейросетями ставят ряд людей в исключающее развитие ситуации положение, словно введенный в поисковик браузера прямой вопрос, осколками трудно выраженной мысли, которая обычно пишется урывками, в столбик, с уймой вводных слов и отсутствием адаптации вопроса под машину. Допускаю, что в будущем появятся подобия оракулов, умеющих формулировать техзадания и запросы к нейросетям, служа посредником между частью людей и цифровым миом.
В добавок, в настоящее время динамика и скорость открытий, последующая интеграция открытий из любой дисциплины в нашу жизнь очень высоки. История стремится к некоей сингулярности, точке неразличимости времени, абсолютного открытия и изменения, когда темп появления новшеств потребует изменений тела для сопоставимого увеличения мощностей мышления, осмысляющего и охватывающего действительность. Самыми дизориентированными, на мой взгляд, окажутся мыслящие люди.
Потому как дизориентация – плод мыслительной операции, возвращения к себе и намерения исходить из себя без внешних инструкций. Обыватели, представители массового общества, ведомые вышестоящей инстанцией со своими скромными локальными историями, вполне могут стать вехой в самозахлопывающейся системе, курируемой почти всегда такими же простыми людьми на вершинах, опасающихся за свое властное положение. Авторитаризм, тоталитаризм и господство любой институции всегда связаны с переложением ответственности за принятие решений и с ролью спасителя, пастуха, «направляющей силы», берущей на себя тяжесть выбора и определения стратегии жизни. Такие способы «быть» приобщают в инфантилизму, ведь зрелость неизменно требует принятия ответственности, решимости исходить из себя и понимать себя.
Нейросети тоже неплохо имитируют эпизод из рефлексии, возвращения к себе в процессе задействования алгоритма обратной ошибки. По крайней мере, они изящно и осмысленно, на пределе возможностей существуют в заданной им среде обитания, оттачивая формулировки на выходе, весь цикл восприятия, а с ним – совершенствуя представление о собственном содержании. Чего не скажешь о части людей. Как обыватель испытывает бессилие перед описанием собственных ощущений от напитка или блюда (ведь тут тоже нужно возвращаться к себе, рефлексировать), жонглируя фразами-заглушками, скромными референсами к другим предметам из заданного диапазона объектов в расчете на замену «своего мнения» чужим от подобного или испытывая нужду во всяких подборках «лучших материалов», так и обратиться к нейросетям с запросом бывает очень сложно. Просто вообразить, о чем и как спросить, выйдя за пределы обжитой обыденности. Быть, а не казаться, имитируя с аппаратом из шаблонов в китайской комнате.
Получился мрачный апокалиптический сюжет. Правда такова, что он рассматривает мир тоже фрагментарно: акцент делается на вакуумную реальность с рутинными операциями отстраненно от пространства человеческого. В любой сфере человеческих отношений остается место, собственно, для прозаичного – коммуникации, доверия, понимания. В нейросети нечему в прямом значении слова «умнеть», им остается только имитировать и воспроизводить налаженные циклы осуществляемых операций в отношении поставляемого материала, орудуя шаблонами и клише. В том же дизайне уже много лет существуют конструкторы сайтов, изображений, что не привело к краху дизайнерского ремесла, где беспрестанно нащупываются новые способы коммуникации, превосходящие прежние при поддержке новых вводных, открывающие новые каноны. Да и бухгалтерское дело или работа библиотекаря лишь гипотетически поддаются замене. Нейросеть библиотекарь станет беспомощной во множестве ситуаций, построенных на иррациональности человеческого поведения. А бухгалтерские подсчеты приведут к вопросу о доверии частной информации машине, созданной внешними структурами.
Пожалуй, разумно говорить о снижении популяции в ряде сфер и более высоком пороге вхождения туда, о нарастании дистанции между прогрессивными и цифровыми корпорациями и корпорациями, ориентированными на обыденного потребителя.
Как в настоящее время имеется ощутимый разрыв между развитыми странами и странами третьего мира, так подобное расстояние может возникнуть между корпорациями и более мелкими компаниями. Причин тут несколько: расходы на внедрение технологий и их возможную самостоятельную разработку, понимание современности и знакомство с авангардом цифрового мира (не будем забывать, что часть истеблишмента в принципе полагается на астрологию и таро), целевая аудитория и, конечно, охватываемая доля общества.
Выходит, один «минус» в виде ужаса от обуздания машинами подведенного под язык математики мира приходится на второй «минус» в виде иррациональности людей, порождая честный «плюс», где нейросети – инструмент и дополнение, а не новый член общества или коллега по работе. Так куда нас приведут нейросети? Отвечая коротко, я думаю, к новому этапу в эволюции массового общества, а не его стагнации и перенаселенности одним интеллектуальным типажом. То есть к нам самим, ищущим смыслы, что направят машины или скроют нас от них.
Post Sctriptum
В качестве послесловия к материалу про человека и нейросети, с примощенным наблюдением на предмет “заменяемости нейросетями”.
Центральное замечание касается способностей нейросетей к поэзии. Фундаментальное отличие от людей здесь сохраняется – они просто воспроизводят заложенную в них логику поведения. Создаваемые ими стихи, сколь искусны и благозвучны они бы ни были, лишены интенция высказаться. Они исполняют запрос, а запрос зависит от оператора, формулирующего его.
Нынешняя пора – период chatgpt, впечатляющей текстовой нейросети, обученной на колоссальной базе данных и являющейся апгрейдом предшествующих нейросетей-трансформеров. Подобных ему в поле text to text генераторов существует великое множество, даже в России. Те же модели-энкодеры ruRoBERTa и ruBERT, формирующие семантическое пространство текста. Отличие, конечно, состоит в числе параметров, направляющих обработку данных, и датасетах. Когда я пишу «колоссальные», я буквально имею в виду фантастические числа: сотни миллионов параметров и сотни гигабайтов текста. Напомню, что самые крупные произведения в формате блокнота измеряются в мегабайтах. Однако количественный подход не является достаточным, это только масштабирование, чей эффект не является качественно иным подходом, сулящим обретение осмысленности.
Говоря о chatgpt, мы не должны забывать две замеченных детали и одну имплицитную. Во-первых, chatgpt – этап в росте мощностей предшествующих нейросетей того же вида. Во-вторых, это датасеты, являющиеся старыми. Продуктивные способности часто оказываются ограниченными давностью материалов, «скормленных» нейросети в процессе обучения. Так написанные научные статьи будут структурно и композиционно напоминать научные труды, но сообщать они могут о выдуманных и ложных открытиях. В-третьих, chatgpt – корпоративный продукт, где нет API (application programming interface), что ограничивает применение нейросети и из чего следует наличие подделок, на которые легко наткнуться в попытке «доступным способом» насладиться плодами технологий.
Теперь то, что касается конкретно поэзии. Поэзия отличается от прозы, мы все знаем об этом, хотя проза порой сближается с поэзией в том же верлибре, сохраняя при этом глас поэзиса, наполняющий особыми качественными чертами, позволяющими отмежевывать один род литературного творчества от другого. Поэзия музыкальна, она тяготеет к запоминанию, потому как несёт в себе исток, побудивший людей творить поэзию: продуцировать речь, где находятся сакральные смыслы, лежащие за пределами повседневности и быта, и хранить знание. Примечательно, что рифма и ритм – это исконно одно слово, рифма никогда не была обязательным атрибутом поэтического текста, располагая широкой репрезентацией как в современной поэзии, так и в поэзии древнего мира или частных культурных пространства, например, в японском хокку.
В качестве основополагающего отличия прозы от поэзии обычно выдвигают многомерность поэзии, даже в ее письменном воплощении. Строки поэм и стихотворений обладают своей плоскостью, вписанной в анфиладу других строк, идущих сверху вниз. К слову, это побуждало многих поэтов обращать внимание на выразительные свойства внешнего облика стихотворения, даже в античности композиция и пропорции строк могли «изображать» что-то, являя образец визуальной поэзии, например, в стихах Симмиаса.
В современности поэты активно преодолевают сложившиеся каноны, в особенности те, что нам привычно видеть в качестве форм классических стихотворений. Ломанный ритм, склонность к мощным образам, выстраивание особой, вопрошающей в духе стихотворения атмосферы – все направлено как на поиск новых выразительных свойств и на взращивание в читателе настроенности на текст.
Намеченные контуры сложностей, составляющих поле деятельности поэтов, – это недиагностируемые нейросетью культурные поиски. Однако я полагаю, что некоторых «поэтов», эрзацы от мира словотворчества, она сможет заменить. В конце концов, в тексте я проговорил свое мнение: нейросети – это мощнейший инструмент, где отсутствует понимание мира «человеческого» и нужен оператор или даже оракул, но нормисам и маглам от мира массового общества они вполне могут бросить вызов. Во всех случаях «соучастницей» нейросетей является склонность человека видеть смыслы, это распространяется и на смысловые фрагменты в поэзии нейросетей, объединяемые читателем, а не нейросетью.
Но они точно смогут бросить вызов многим рэперам. Ярчайший пример тут – рэпер Обладает, чьи тексты в принципе походят на поток краюшек смысла, задающего тональность и умонастроение в согласии с неизменно патетичной драматургией мелодии. Я почти убежден, что от перестановки строчек, а иногда и слов, где порой нет глаголов, не произойдет утраты смысла – он настолько эпизодичен там, что проявляется разве чтобы качестве фона, сопровождающего композицию лишь как законченное произведение: «я крутой, я опасный и роковый, а ты, слушатель или абстрактный оппонент, нет».
Достаточно совместить пару нейросетей: создающую мелодию из 6-10 слоев звуков, озвучивающую текст и текст пишущую, как появится убедительная замена. Вот такая симптоматика культурного эрзаца и заменяемости.
